Наталья Суханова - Искус

В повестке дня вопрос о воспитательной работе в общежитии. Естественно, Алексей Саввич пояснил, что это такое для государства — вопрос о воспитании молодежи. Широкий круг очертил Алексей Саввич. Круги сужались, Ксения записывала и вдруг поняла, что директор вышел на некий главный для него вопрос И вопрос этот был — ни много ни мало, о штепсельных розетках в студенческом общежитии. Засекли в одной комнате студента, который слушал религиозную передачу, а в другой — какой-то информационный выпуск радиостанции «Свобода». Директор предлагал розетки в общежитии снять.

— Предоставление студенту общежития, — тихо но четко говорил директор, — это отнюдь не благотворительность. И не только стремление дать крышу над головой. Студенческое общежитие — воспитательное государственное мероприятие. А мы этого иногда не понимаем… Что положить в основу воспитательной работы в общежитии? Режим, прежде всего — режим.

Дир очень даже не дурак, конечно, но неужто весь его ум, и властность, и всегдашняя завораживающая убедительность — для этих самых розеток? Снять, не снять — о, господи, неужели важнее нет проблем?

Завкафедрой Петрусенко, широкий, медвежеватый, говорил без директорской гладкости, но словно бы о том же самом: и что общежитие — государственное воспитательное мероприятие, и что со студента надо требовать, и что воспитательная работа не на словах должна быть, а на деле. Однако, он был против того, чтобы срезать розетки: из-за двух-трех «заблудших» не должны страдать все остальные: кому и почертить надо при настольной лампе, пока остальные спят, и к завтрашнему зачету подготовиться.

Медвежеватый-медвежеватый и не всегда удачливый в выступлениях, на этот раз он был очень доказателен — может, потому, что сразу же очистил этот маленький вопрос от большой шелухи. Его маленькая жена, тоже член партбюро, только с другой фамилией, вполне красноречивая, взяла слово. При небольшом росте, грудь у нее была такая высокая, что подпирала и как бы выталкивала вверх славненькое лицо с пуговкой-носом. Обожаемая мужем, лидер в этой семейной паре, она умело придерживала шаг в парадной выездке, зато тянула за двоих, когда было колдобисто.

— Смысл, причина гаснущей инициативы — а это самое страшное в любом деле, — увлеченно и при этом с кокетливо-детской интонацией говорила она, — это топтание на одном месте. Из кабинета руководителя студент не должен уйти с потерей веры в себя…

О розетках, однако, она не говорила — считала, верно, что тут ее порывистый Петрусенко сильно забрал в сторону.

— И это нужно делать сразу! сейчас же! немедленно! — очень горячо закончила она.

В вопросе о розетках поддержал Петрусенко один только председатель студенческого профкома:

— Товарищи, вопрос о розетках не так прост. Правильно сказал Петрусенко: чертить студенту надо? — технический же вуз. Чтобы на всю комнату нормальное освещение — ну все-таки расход электроэнергии, об этом особо говорить надо, и в настольники лампы большие ввертывать. Но опять же, а ночью как быть? Одни работают — другие спят. Да и из-за чего весь сыр-бор? Пользоваться промышленными, зарегистрированными приемниками — не укладывается в голове, почему этого нельзя?.. А в таких вот «опасных» комнатах — да, «аварийных» — я сам лично побывал три раза, и четыре. В этом деле студенческому совету надо быть строго принципиальным: кто будет за этим делом замечен — прямо выселять из общежития. Контрольные посещения должны быть неожиданны. Но не умещается в голове, почему из-за двух-трех «прислушивающихся», своего царя в голове не имеющих, должны страдать сотни нормальных. Да и смешно это — в радиотехническом вузе лишить ребят розеток, приемников, перевести на безопасные бритвы!

Все остальные, однако, поддержали директора.

Заведующий хозяйственной частью Мирошниченко Петро Иваныч, с трудом вводя зычный рык в рамки регламентированных речей, выводил преамбулу:

— Мы сэйчас вклиняемся в тот пэриод… Усех… безответственность… Индивидуальный… Сорэвнование…

Трудно ли давались ему общие положения или институтское хозяйство захлестывало, только лицо его, широкое и жесткое, было к тому же и нервным. Быстрое облизывание кончиком языка уголков губ было беспокойным, даже взвинченным. Впрочем, на него никто, кроме Ксении и директора, и не смотрел. Как это бывает в таких общих, прописанных местах официального говорения, все витали в своих мыслях. Но он подошел к центральному пункту сегодняшнего говорения, — вот уж смешно, чего они все вокруг двух дырок в стене вертятся, — и внимание присутствующих проснулось.

— У каждого человека свой харахтер — у тебе, у мине, у него…

— Ты сразу замечай, с чего Петро Иваныч начинает, чтобы знать от чего отбиваться, — толкает в бок Петрусенко его сосед.

— Издалека начинает! — все улыбаются, радуясь оживлению прений.

— Но есть же правила общежития, — доходит до главного Петро Иваныч. — Пускай не написанные, как в армии!

— Ну, если как в армии! — не выдерживает студент-профкомовец.

Сердито постукивает о графин гладиатор, на его лице плиты густого коричневого румянца, он почему-то тоже разволновался, и уже видно — держит сторону директора.

— Если само не вкладывается в их головах… — рыкает Мирошниченко и запинается.

— Ничего, мы заставим уважать правила нашего советского общежития, — тихо но властно заканчивает за него фразу директор.

— Вот именно. Не хотят сами — заставим. И выставим. А ночью надо спать — это ж тоже ж рэжим.

Все смеются, довольные неожиданной разрядкой утомившего уже заседания. Мирошниченко ещё бубнит:

— Неправильно идет направление, и это высказал товарищ…

Но даже и Ксении, поспешно записывающей перлы Мирошниченко, уже неинтересно, какое направление неправильно идет.

На другой день Ксения пришла на работу на пятнадцать минут раньше, однако в партбюро уже сидели и гладиатор, и директор, а с ними и какие-то два неинститутских товарища. Они смотрели папку ее протоколов, и Ксения забеспокоилась.

Директор ее представил, и один из этих двух спросил, сразу ли после заседания партбюро ушел начальник спецчасти института Зимин Федосей Федосеевич и не разговаривал ли он с кем-нибудь прежде чем уйти.

— А что случилось? — спросила она.

— Товарищи из органов госбезопасности, — вместо ответа сказал директор. — Ну, я пойду, — прибавил он. — Если понадоблюсь, я у себя.

Его не задерживали. Партгладиатор пошел вслед за директором. И его не остановили.

— О чем Зимин говорил на партбюро?

— Но вот же протокол, очень подробный, — и покраснела, вспомнив свои, неперепечатываемые, конечно, вставочки, но протокол ведь и не был еще перепечатан. Оказалось, к тому же, что выступление Зимина записано предельно кратко: «Мне понравилась принципиальная прямота товарища Мирошниченко в вопросе о выселении нерадивых студентов». Слава богу, хоть не было в этом выступлении ее непротокольных вставочек.