Наталья Суханова - Искус

— Вы о Вернадском? — спросила Ксения, но речь уже перекинулась на другое.

Часа через полтора все они вышли в коридор, но не расходились, а продолжали рассуждать. Ксения, ввязавшись в разговор, доказывала горбоносому, что диалектический материализм ближе к гегелевскому идеализму, чем к вульгарному материализму, что перевернуть с головы на ноги такую прекрасную систему, как гегелевская диалектика, право же, легче, чем создать ее. Она была так увлечена, что не сразу заметила Нестерова, стоящего в нескольких шагах и наблюдающего за ней с ревнивым любопытством.

Что-то тоже почувствовав, как и Королёк, догадавшись о чем-то, Нестеров ухаживал за нею уже нешуточно. Что ж, она бы, наверное, могла ему уступить, если бы он сдуру не ввел ее в свой дом, не познакомил со своей женой. Таких, как Ксения, нельзя знакомить с женами, тем более такими откровенными, без фики-фоков. Крупная, красивая, золотоволосая, она знала об изменах Нестерова и изменяла ему сама.

— Не часто, — поясняла она Ксении. — Только когда он меня уж очень допечет братским своим отношением.

Компания собиралась у них смешанная: обожающие шефа ассистенты с кафедры — он с ними и в пинг-понг, и в домино в перерывах, он им и идеи для диссертации подбрасывал, и свою докторскую их руками делал, и в обиду их никому не давал, и дома они у него запросто собирались, и, в отличие от других заведующих кафедрами, был он моложав, спортивен, умен. Хорошенькая, свирепая Марта тоже была тут, только она почему-то сбросила со счетов Ксению, — не рано ли? — уже не сверлила ее ревнивыми взглядами, была сосредоточена на Нестерове, да еще на его крупной жене, с которой разговаривала только сквозь зубы.

Нестеровская жена выходила на кухню покурить и отдохнуть от Марты.

— У меня к ней аллергия, — жаловалась она. — Честное слово, это не ревность. Он, по-моему, сам устает от нее. Но такая преданность не может оставить равнодушной моего мягкого, самовлюбленного мужа. В прошлый раз Марта вообще тут сцену закатила. Выпила, смотрит исподлобья. Вдруг отчетливо говорит нашему приятелю: «Поцелуй меня». Все немного растерялись, делают вид, что не слышали, она опять: «Поцелуйте меня». Нестеров говорит: «Ну, если дама просит, что же ты?». Приятель отправился на ее край стола и целовал Марту так долго, что мы сосредоточились на телевизоре. Вот это да, думаю, вот это бардачок! В это время Марта: «Вам нужно бы дать по морде». «А за что? — говорит Вова. — Я привык все делать добросовестно». Насупилась, молчала остаток вечера, а уже на выходе Нестерову скандал закатила: «Вы провокатор! Вы настоящий провокатор!». Я уже хотела воспользоваться случаем и выставить ее безвозвратно, так она в слезы ударилась. Еще и водой пришлось ее отпаивать, а хотелось не поить, а стукнуть ее стаканом по голове!

Были и другие приятели семейства Нестеровых. Был студент, который делал на кафедре Нестерова какую-то научную работу. Однажды Нестеров показывал в кабинете любительский фильм собственного производства, Ксения вернулась в столовую за носовым платком и застала Нестеровскую жену в объятиях студента. После просмотра фильма пили вино. Марта «перебрала» и, вытащенная Ксенией на лестничную площадку, плакала у нее на плече:

— Я так его люблю! Ксеня, я так его люблю! Я ведь мужа своего из-за него выгнала, все меня дурой называют, а я переносить его не могла после того, как узнала Нестерова. Как я его люблю. Он никогда меня так любить не будет. Никого на свете я так не любила. Наверное все это видят и осуждают меня. Но все равно, мне все равно. Я его люблю, ты понимаешь? Ужасно люблю! Ты хорошая, но тебе не понять этого. Если бы ты знала, как я его люблю!

Нет, Нестеров, если хотел сделать Ксению своей любовницей, где-то допустил промашку. А где, она и сама не знает. Товарищеская нежность к жене, которая и сама в соседней комнате обнимается со студентом — как будто это как раз не могло бы ее остановить. Тяжелая любовь к нему Марты и, возможно, без настоящей взаимности, хотя и с сожительством — разве ее когда-нибудь раньше остановило бы это? От скольких своечек увела она Батова без малейшего раскаянья. Или с тех пор кожа на ее душе стала тоньше? Обмануть прямую Нестеровскую жену? Стать на одну доску со студентом, обнимающимся с нею за стеной? Лишить остатков жизни окаменевшую в горении Марту? Что ж, что любовь Марты всем тяжела, даже Нестерову. Настоящая любовь не бывает ни для кого легкой, разве что взаимная. Но ни ей, Ксении, ни Марте взаимной любви не даровано. Нет, Нестеров не для Ксении. Она знает, что это был бы хороший, красивый, как говорят бабы, роман. Но чего-то другого хотелось бы. С любвями покончено, это точно. Но и просто вводить в привычку сожительство с мужчинами… Хотелось семьи или ребенка. А может быть, одиночества, к которому она уже привыкла. Только бы не переставали мужчины хоть изредка восхищаться ею…

Нестеров ничего не мог понять. Провожал ее. Пытался поцеловать. Поцеловал, но она не раскрыла губ, и продолжила разговор с прерванного слова. Нестеров показывал ей письма высокоинтеллектуальной, влюбленной в него женщины. А у Ксении только удовлетворенное тщеславие, что предпочтена все-таки она.

— Что с вами? — влюбленно и нежно вопрошал Нестеров. — Что у вас случилось? Может, я могу помочь? Поверьте, мне ничего от вас не надо. Даже того, о чем думаете вы. Я не аскет, но, честное слово, не это для меня главное.

Раз по десять на день заходил он в партбюро. Частенько провожал домой. Но из серьезного разговора с нею так ничего и не получилось.

Одному Васильчикову рассказала она. О своем отчаянном замысле спасти гибнущего Кирилла во имя погибшего Виктора. И о её замысле родить от мертвого посредством его живого брата. Как она приехала и была принята. Как обрадовалась ей бабуся. Как начала Ксения с ходу спасать от пьянства Кирилла, Как он, и правда, недели две не пил. И что она сама соблазнила его. И как пришло письмо о приезде от его жены. И как метался Кирилл. И как она уехала и вернулась в Казарск. Замысел ее был отторгнут другим демиургом, другим замыслителем. «Человек предполагает, а Бог располагает». Жизнь была неподатлива, ее корни были глубже и воля ее лежала в этих корнях.

Несколько раз во время ее рассказа Васильчиков вскакивал:

— Ну вы, Ксения, господи! А о вас-то, о вас кто подумает? И кому! Кто! Пьяница, господи боже мой! Но как он? Как он-то имел право? Господи, Ксения, боже, боже мой! Какой подлец!

— Но ведь я сама!

— Я не о вас! Вы — Настасья Филипповна. Себя не цените.

— Ай, бросьте. В мои-то годы. Я, если хотите, рада.

— Не верю! Не верю! Не могу верить! Себя обманываете!

И долго не мог успокоиться:

— Знаете, вот говорят — женщина-загадка. Я думал: возможно, это просто красивости. Но вот, не выдумка же! Вот вы, живая, предо мной, и для меня это боль и загадка. Мне страшно за вас. Кто же, кто о вас-то позаботится, кто вас-то поймет? Ведь вот, сколько уже знаю я вас — несколько месяцев, правда? Но мне и в голову бы не пришло!