Наталья Суханова - Искус

— О-о, от нас еще и не того можно ожидать, одно только страшно: вдруг коленкой под зад!

— Как это?

— Хозяйка у меня была, Марфа Петровна. Говорила: «Это теперь выдумали, что мужчина и женщина одинаковы. По себе парня никогда не меряй. Ему только дорваться, а потом — под зад коленкой».

Странно, никогда она этого разговора с Марфой не вспоминала, а теперь вспомнила. И не врала, когда говорила Васильчикову:

— Я, может, оттого так долго девицей и оставалась, что всегда эти слова хозяйкины помнила, под зад коленкой не хотела.

Помнила или не помнила, теперь уж ей не разобрать.

— Нет, в самом деле загадка! — говорил взволнованно Васильчиков.

— Коленкой под зад страшно, — продолжала свое Ксения. — И еще — быть вымазанной в дегте, вывалянной в перьях и к ослу верхом быть привязанной. Чтобы не выпячивалась, не высовывалась из других, законопослушных.

— Вот именно, опасение выделиться из других, — подхватывал Васильчиков. — Стремление камуфлироваться, быть как все, не хуже. Но ведь и не лучше же! Лучше — так еще хуже! Сравняться со всеми!

И Ксения о древней еврейской легенде, о Лилит ему рассказала. Что существуют и другие женщины. Не от ребра мужа. И вот, бродит по миру женщина, Лилит, расчесывающая волосы у чужих костров.

Волнение Васильчикова достигло крайней степени:

— Меня потрясла ваша легенда! Но ведь это бунт. Бунт против господа-бога! Это… потрясающе! И как же так — никто никогда эту легенду не использовал. Я напишу! Я напишу об этой женщине! Это потрясающе!

Ксения уже жалела, что рассказала ему о Лилит. Давние ее стихи: «Я только руку протяну — костер сворачивает пламя», «Гоните люди, чуждую, меня. Гоните прочь — я насылаю ветер». Зря рассказала — он теперь со своей графоманской восторженностью все испортит… Такой славный мужик — и графоман…

Она шла домой, отослав с полдороги Васильчикова. Шла под косым дождем, очищенная разговором, блаженная почему-то. Думала о Боге, по ошибке создавшем отдельно первую женщину. Спас ли он что-нибудь после, раздвоив на мужчину и женщину единое? Дождь был приятен: косой, теплый дождь. «Всякая тварь на Земле извратила (то есть искривила) путь свой» и «Первоначала в месте неведомом нам начинают слегка отклоняться» — рядом лежали. Истина, казалось, совсем близко. «Если ж, как капли дождя, они вниз продолжали бы падать, как и зачем, скажи, появилась свободная воля?». Не как и откуда, а как и зачем!

В этом теплом косом дожде казалось: вот-вот она что-то поймет. Но дождь же и отвлекал, дождь же и заслонял нечто.

Она решила писать о бригаде коммунистического труда.

— Ой, я же девчонкой думала: комбайны прямо из печи, большой такой, готовыми выходят, только еще красные, раскаленные, — говорила молоденькая бригадир и комсорг. — Отец и брат трактористами работали, а откуда берутся машины, мне и невдомек было, вот какая дура была, теперь смешно вспомнить.

Шурой ее звали, эту девочку-бригадиршу, которая решила со своей бригадой бороться за звание коммунистической.

— Решить-то решили, — рассказывала Шура, — а когда сняли на нашем участке контроль, да брака стало не меньше, а больше, я думала: рехнусь! Да нет, не оттого стало больше брака, что контроль сняли, а просто одно к одному пришлось: то резцы некачественные, то станки плохо наладили, то месяц литья не было, а потом навалом — и план давай и брака не давай. Мне уж этот брак по ночам снился. А тут мы же еще должны не только работать, но и жить по-коммунистически. Пошли в кино…

Как растерялась Шура, когда хорошенькая девчонка из их бригады Рая Фролова увидела у кино какого-то парня и на его вопрос кричала, хохоча:

— Мы теперь коммунисты. Всё вместе: и в кино ходим, и замуж выходим!

Конечно, Фролову обсудили всей бригадой…

Фроловой решила Ксения в своем рассказе сделать Лариску из Джемушей — и сразу Фролова заговорила: «Я вас умоляю!.. Что же, если коммунистическая бригада, вы теперь и давать никому не будете? Так в коммунизме и население рождаться не будет!». Или с Батовским уклоном: «Что же, теперь и не посмеяться? Так у вас в коммунизме люди как мухи со скуки дохнуть будут».

Ксения наслаждалась, заполняя Шурину бригаду знакомыми людьми. Бригада оживала. Это было — как детектив: полтора десятка людей, все на виду, все разные — и вот понять, кто как к бригаде приживается, что с ними случается по ходу повести.

Была у Шуры в бригаде девочка, которая при всяческой поддержке бригады закончила десятый класс и поступила на подготовительные курсы в институт. Этой девочки Ксения не видела. Зато очень ей понравилась девочка из другого цеха, работавшая электриком — в ладном комбинезоне, в ладной кофточке, с лицом нежным и в то же время сильным и нервным:

— Люблю ли я свою работу? Не для записи? Она мне нравится, конечно, но по-настоящему, ну, чтобы в полную силу — нет, не люблю. Я ведь вынуждена была пойти в училище, мама у меня одна, болеет, и продолжать сидеть на ее шее было бы уже просто подлостью — это бы уже была подлость. Технику очень люблю. Люблю, что в мою смену аварий не бывает. Но по-настоящему перспективное дело, сокровенное для меня? Спутники, конечно! А для чего бы я училась? Я ведь только по воскресеньям и отсыпаюсь. И то — сплю, а самой жалко: ведь почитать что-нибудь могла бы в это время. Очень Горького люблю — такие у него гордые, непокоренные люди! Сенкевич? Ну, не так, чтоб очень — сначала интересно, а потом скучно. И далеко, и странно как-то. Такая меланхолия — и ничего, ну ниче-вошеньки не делают! А больше по программе читаю. Толстой, конечно, — нравится, но тоже далеко как-то. Один раз на уроке — так спать хочется, ужас! — вот, говорю соседке, хоть бы недельку пожить, как Наташа Ростова, отоспаться бы! Ведь тоже, бродит по комнатам, сказки рассказывает, танцует, поет, влюбляется, болтает — детство какое-то, честное слово! Так только дети живут: без дела, без труда, в фантазиях. Оттого, наверное, такие Наташи тогда и замуж рано выходили, что делать им больше нечего было. Только пенью ее я завидую, да еще театрам. Я как в Ленинград ездила, все деньги на оперу протрачивала. Я? Замуж? Так какие уж тогда мечты, если замуж выскочишь! Наташа с няньками да горничными, и то петь бросила — в семью да детей ушла. А мне — не-ет! Я ведь на это смотрю, как на помеху — мне большего хочется! Я ведь еще ни с кем и не дружила.

Такую девочку разместила в своей комбригаде Ксения.

Ввела она туда и своего двоюродного Алешу, страдавшего запоями. Был в бригаде такой пьющий, которого Шура во имя коммунизма «спасала», джемушинский Алеша был инженер, но из-за своих запоев по специальности уже не работал. А Юра Плотников — так окрестила Ксения пьющего из Шуриной бригады — когда-то из института был исключен за задержание милицией по пьяному делу. Тут Ксении и карты в руки: институт, студентов — пусть несколько со стороны — она теперь знала. А что изнутри понадобится — то можно из альма-матер юридического взять. Хотя — разница. Технари и гуманитарии — большая разница. Другое — в разговорах, в аргументах — другое.