Наталья Суханова - Искус

Когда ушел Юрин, в приемной уже никого не оставалось. В кабинете разговаривал Гладиатор с Гренковым.

— Почему-то никто не спешит отдавать, зато все спешат получать, — с назидательной веселостью говорил Гренков. — Владимир Ильич не зря писал: нужно строит не на голом энтузиазме, а при помощи энтузиазма, рожденного материальной заинтересованностью.

— Немножко не так, — вмешалась Ксения, но ни Гренков, ни Гладиатор не откликнулись, занятые своим разговором. Гренков убеждал, что Гладиатору именно сейчас надо делать диссертацию.

— Да вобще-то, — говорил задумчиво Гладиатор, — у меня ведь даже знакомые есть в Москве.

— Так чего же ты думаешь? Сейчас самое время!

И, обойдя стол, взял телефонную трубку, набрал номер:

— Я попрошу Сергея Матвеевича… Добрый день, Сергей Матвеич, Гренков беспокоит тебя! Вы, я вижу, совсем обюрократились: трубку не иначе как секретарь поднимает. Шучу! Ну как, супруга приехала? Нижайший поклон ей! Я вот по какому вопросу, Сергей Матвеич: сказали мне, что по вашему тресту телевизоры подбросили — как бы узнать поточнее?

Ксения прочла Козырева. Первые же строки ей больно напомнили Виктора: «Принцип классической механики, приводящей к выводу о тепловой смерти Вселенной, противоречит сверкающему многообразию её». Ах, как бы она сейчас схватилась за письмо к нему, но Вселенная, может быть, и в безопасности, а Вити уже нет и не будет. Но хватит об этом. Так что — Козырев? «Значит, всюду идут непредусмотренные механикой процессы, препятствующие смерти Вселенной». Действительно, что-то же должно противостоять усреднению, которое и есть смерть. Точка как нарушение усреднения поля, но вслед линия как усреднение точек. Кривизна как нарушение усреднения прямой — и круг как усреднение кривизны. Но Козырев — что Козырев? «Лапласовский детерминизм… вытекающий из уравнений механики… позволяющий одним взглядом обозреть прошедшее и будущее… противоречит, однако, чувству моральной ответственности, предполагающей выбор». Виват, Козырев, как близко, однако, сходятся мыслители, это ведь и Эпикур-Лукреций! Но вернемся к нашим баранам. При реальном различии причин и следствий, рассуждает дальше астрофизик, должна быть физическая величина, выражающая это. И — как подводит между тем хотение! — делает Козырев забавный вольт, как бы и через опыты даже: выражает причину и следствие через левое-правое: время, де, втекает в тела слева, а вытекает справа, перенося действие. Оно, время, — «грандиозный поток, охватывающий все материальные системы Вселенной». Ах, бедная, немощная материя — в живом божественном потоке!

Поделилась Ксения своими впечатлениями от Козырева со знакомым философом из пединститута Тот посмеялся, что она недооценивает левого-правого, а ведь это такая чертовщина и мистика — тут поверишь, что необратимое время тоже имеет к этому какое-то отношение.

— Я вас буду звать: Василиса Премудрая, — пошутил он. — А почему бы вам, Василиса Премудрая, не приходить к нам на философский кружок для студентов. Любопытные ребята попадаются, у них ведь еще мозги не запорошены жизнью, не замшели. Это в среду. Тема безразмерная, но любопытная: «философские проблемы научно-фантастической литературы».

Так попала она на кружок, надеясь, что будут о Козыреве говорить. Разговор, однако, быстро раздробился — не потому, что разными были книжки, которые читали к этому занятию участники, и даже не потому, что у каждого была своя система знаний, на которую опираешься в рассуждениях, но главным образом потому, что каждого интересовало свое. До Козырева как раз дело не дошло по-настоящему, кто-то только сказал между прочим, что у Козырева неудачно выражение: «время работает».

Крупную, серьезную девушку интересовали законы природы, а в рассуждениях своих опиралась она почему-то на модули упругости. Нескольких ребят занимала возможность сверхсветовой скорости:

— Не может материальное тело двигаться со скоростью, близкой к световой — его раздавит вес, масса.

— Веса не будет.

— Только для внешних наблюдателей это тело движется с такой скоростью. Для кого-то и Земля близка к скорости света.

Походя бранили писателей:

— Что, интересно, думают авторы таких фантастических романов?

— А разве они вообще думают?

Горбоносый паренек осетинского вида интересовался теориями Ньютона и Эйнштейна:

— Пусть мы не представляем ничто — мы так же не представляем бесконечности.

— Чтобы система существовала, внутренняя энергия ее должна быть больше внешней. Поэтому метагалактика — предел сверху, а снизу — атом.

Бледноволосый паренек с тоской взывал:

— Зачем нам эти вопросы, уводящие от жизни?

Его интересовали атеизм и религия, эстетика и этика. Но горбоносый возвращался к теории Эйнштейна, которая ему была неприятна:

— Говорят же, что физики открыли частицы, движущиеся со скоростью, превышающей световую. Тем самым мы имеем выход за теорию Эйнштейна. Просто еще мало фактов для новой.

— Мы вообще еще очень плохо представляем природу пространства-времени, — вторил ему сосед.

Маленькая, бойкая девушка, до этого только подававшая живые реплики, сейчас вдруг выступила, и сразу по всему диалектическому материализму:

— Почему говорят, что это лучшая философия, и я должна верить на слово?

Горбоносый тут же поддержал ее, что вот и с теорией относительности — ведь уже открыты сверхсветовые частицы, и тем не менее…

Преподаватель проводил грань между теорией относительности — прекрасной, стройной, но, вполне возможно, — ограниченной, и диаматом, а бледноволосый время от времени повторял: «Зачем нам это все?»

Кто-то спросил, чем Гегелевская диалектика хуже Марксистской, преподаватель, конечно, ответил фразой о перевертывании с головы на ноги, но критический настрой не сбил.

— А вообще философия — это наука? — наступал горбоносый. — Есть ли в ней аксиомы, как в любой науке?

— В ней есть законы, например о первичности материи. Я не создание вашего мозга.

— А если я в этом не уверен?

Минут пять доказывал препод непреложность законов материалистической философии, но бойкая девочка сказала:

— Однако, если все так ясно, так безоговорочно, то опять же — наука ли это?

Ну, девочка — как брат Валерка, интуитивно вышла на магистраль!

И опять что-то о системах, о частицах, о законах. И бледноволосый наконец не выдерживает, говорит, что его лично — задумывающегося о жизни, о человеческой жизни, — интересует такая система, которая бы подсказывала, как прожить жизнь с наибольшим КПД, как больше успеть в жизни, а значит, получить от существования и больше действительного, истинного наслаждения.

Препод рассказал о каком-то ученом, который прожил девяносто лет, лишая себя многого из того, что большинством считается чуть ли не главными удовольствиями жизни, но он знал, чего он хочет, и знал, как мало отпущено для этого времена, и вот то, что он писал уже перед смертью — фрагментарные наброски — сейчас изучается и развивается.