Наталья Суханова - Искус

Она подбирала предшествующую операции полубессонную ночь профессора. Она подарила ему «ночной фонарь и ясень во дворе», что «юн и тонок, стар и истончен». И она подарила ему в сыновья Кирилла, который, однако, не пил, но от этого был еще резче и категоричнее. Алеша — тот совсем превратился в Юру Плотникова, а Кирилл отпал к старому профессору в сыновья. Это он, ознакомившись с самиздатовским Солженицыным, холодно отзывался:

— Сталин от феодального, религиозного сознания, а не вопреки религиозности, как тщится доказать Солженицын. Сталин разрушил церкви, но не религиозное сознание. Сознание осталось религиозным, и Сталин построил новые храмы со своими иконами, портретами в рост, бюстами и статуями. И вождизм, и цитатничество, столь неприятные тебе — оттуда же. Нет и ста лет, как мы вышли из феодализма, не придя как следует к капитализму, и вот — нате вам, получайте! Мелкобуржуазные заскоки пролетарской власти — от недоразвитости страны, от мелкобуржуазности пролетариата и иже с ним. Мы имеем — читал недавно интересную статью в «Проблемах мира и социализма» — мелкобуржуазный социализм, который к подлинному социализму имеет меньшее отношение, чем развитый капитализм.

Когда оперированный все-таки ожил, старый хирург не испытывал гордости — только успокоение. Да, он был упорен, но это долг. Остальное — чудо, он только помогал упорством чуду. Он помнил, старый хирург, как убил на фронте насильника и мародера и как, уже убитый, полз тот к нему под его убивающую руку, чтобы не убивал, чтобы жить, и собственный ужас от того, как противоестественно сильна жизнь, отвращение, ненависть к себе превращались в отвращение, ненависть к убиваемому им — по справедливости, но все равно преступно.

Вопреки очевидности боролись — за Кирилла бабуля и за Алешу его мать, тётя Лора. Жизнь в своем будто бы бессмысленном упорстве делала ставку на время и природу.

— Это во мне профессиональное, — говорила с гордостью бабуля. — Я ведь была медсестрою на фронте империалистической. В мое дежурство раненые не умирали.

Тих и благодарно причастен чуду был старый профессор. Скептичен и снисходительно-насмешлив ассистировавший ему сын. Профессор знал, что об азиатчине, о мелкобуржуазном социализме, о чем бы то ни было сегодня так свысока, насмешливо говорить мог сын потому, что все они смогли . Теперь можно и порассуждать, и умным быть, главное случилось — они сотворили чудо, собственными руками: отец, проведя мастерски сложнейшую операцию, и Кирилл, воскресив умершего. Они смогли.

Смогли и Ксения с Кириллом, пусть во вторую попытку.

И Ксения знала, что радостная ревнивость Кирилла от этого же:

— Не верится, сударыня, что это вам впервой — откуда бы такая королевская походка?

А всего за полчаса до этого, после свершившегося ее грехопадения, потрясение и виноватое целование ее рук: «Я никак не думал. Но почему, почему ты пошла на это?».

И вот, они сидели в кафе, и Кирилл пил минеральную воду, настояв, чтобы она пила вино. И он, как когда-то Виктор, потешался над ее романтичностью, а она над его иллюзиями в отношении рассудка: «Бедный рассудок, не оставляющий вещам иного существования, кроме определения их к уничтожению».

— Предпочитаю расчет азиатскому «авось», — радостно говорил Кирилл, и она знала, почему его высокомерие так солнечно.

— Потому ты и бешен, — посмеивалась над ним ласково она. — Твои забитые, заткнутые, затолкнутые «авось» исподволь накопляют бешенство.

И так ему неважно все это было после того как он смог , что он только и сказал нежно:

— Смешная!

— Да уж не смешнее тебя, — нежно сказала и она.

Они ведь оба были сильны и властны — они смогли.

Почему же с Витей-то не смогла? «Бог тебя хранил от меня, — написал он ей. — Страшно подумать, останься мы вместе — что, кто был бы сейчас пред тобой? — лицо среднего пола на полпути к смерти». Но ведь кто знает, как сложилось бы. Может, и он был бы жив, и в любом случае он бы продолжился в ребенке своем. Это ее вина, ее. Помешанная на «любит — не любит», она никогда не думала о нем. И никуда бы он не делся — он бы не предал ее. Какой он был веселый, нежный, спокойный, когда она проходила практику в областном суде. Сам выдумал себе долг и судьбу. Выдумка, заменившая жизнь! Ах, мог быть! Как ей однажды привиделся умирающий Виктор. Она хотела его закабалить — он остался свободен. Они оба остались свободными. Но они оказались не свободны пожертвовать свободой.

Словно угадав, что она думает о брате, Кирилл спросил ее с ласково-сострадательной усмешкой:

— За что же ты все-таки Витьку любила? Меня бы — я понял. Витька обычно чужие зады повторял.

Все-таки жесткий он, как пятидесятиградусный лед. Но сейчас ей спасительна эта жесткость, чтобы не слишком размякнуть.

— Неправда, — говорит она с невольной горячностью. — Он был такой, как ты, но умнее и сердечнее тебя.

Она вспоминает, как в Озерищах донимал ее Витя, дразня, что это не он, а она плохо относится к людям, — что он в своей Москве больше делает для здешних людей, чем она — развлекаясь и умиляясь нищетой и уродством сельской жизни, стягивая на живую нитку то, что ежечасно рвется.

— Это он мое повторял, — кивнул с удовлетворением Кирилл.

— Ай, не ври. Он был умнее тебя.

— Хорошо. Уступаю.

— Да не уступаешь, а так и есть.

— Aминь. Хороший мальчик, но всегда играл в чужие игры.

— Молчи уж. Что ты в жизни сделал со своим умом?

— И он ничего. Но я хоть пил. А вообще — тоска!

И так много уже прозрев за это время, она поняла, что кончен подъем, вызванный тем, что он смог, что уже снова завладевает им слепая, сильнее всего и вся, жажда спиртного.

Был еще один раз, когда Кирилл едва смог, и он был уже под градусом, и торопился, и кричал на нее, а она не понимала, что от нее требуется, и всё это, хотя и удавшееся, но в спешке и злости, было тяжко, тоскливо и унизительно.

А Кирилл после этого сильно запил, и когда тащили они с бабулей пьяного его, бешено и неразборчиво ругался. Но вышел из запоя на редкость быстро, только отгородился от Ксении холодным молчанием. А потом сказал ей, что приезжает его жена с его ребенком. Бабуля безумно прислушивалась к их тихим, вполголоса разговорам, гневно допрашивала ее, чуть не бросалась на Ксению с кулаками, что она не борется за Кирилла.

— Поймите, — пронзительным шепотом свистела, глядя на нее безумными глазами, бабуся, — эта, с позволения сказать, жена — обыкновенная стерва, серая баба, которая читать, по-моему, не умеет! Она нужна ему потому, что ей наплевать, что он пьет, что он сдыхает, пропадает! Потому что для нее пьяный мужик — обычное дело, жизнь, как она есть. И ребенок — не его, поймите! Он и ребенка принимает, лишь бы ему уже не делать никаких усилий, не бороться. Он пропадает, поймите, он пропадает, пропадет! Ради Вити — спасите его!