Наталья Суханова - Искус

И держал ли клятву, поздоровел ли психически или просто раскрепостился, освободился от этого — только ничего подобного больше не было.

Так что, ехала она одна, больше даже свободная, чем раньше. Раньше ведь всегда была зависимость от того, нравится она или нет, а последние годы и унизительное сознание одиночества, стародевичества. И выхода, казалось, не может быть. Потому что становье, костер должны были уничтожить ее личность. Сейчас она владела сразу всем. Одно другому не мешало, не урезало ни в чем. Если бы спросили ее, как надо выходить замуж, она бы сказала: за человека, который тебя любит, а ты просто хорошо относишься к нему. «Кошку, и ту любят, — говорила, помнится Марфа. — Я не о такой, я о сумасшедшей любви». Сумасшедшей любовью любить не нужно. Выходить по дружбе надо. А любови — что ж! Любви развеются как дым, одна дружба, как правда, останется, останутся взаимопонимание и любимый труд.

Так она и сказала Полинке, приехав в Озерища ночью, как в тот самый первый раз, после института. Только на этот раз ее встречала Полинка и повела по знакомым уже улицам на свою новую квартиру. В свое время переселилась она из крохотной комнатушки в одну из комнат большого верха крепкого двухэтажного дома, по традиции занимаемого первыми секретарями. Корсуну вдвоем с женой четырех комнат было многовато, его жена порой и боялась оставаться одна во всем верхе стоящего на отшибе дома, когда он уезжал в командировку. С Полинкой она была знакома по работе, вот и уговорила Корсуна взять её в отдельную большую комнату. А когда вселился в квартиру новый первый, уже не вдвоем, а с детьми и свекровью, Полинкина комната им уже совсем не лишней была. Ей предложили оставить комнату, а она уперлась — не выселюсь, и все тут. И они не придумали ничего лучшего, как вызвать ее на бюро райкома партии:

— Что же, у нас и власти не хватит с одной Синицыной справиться?

— Да у вас власти хва-атит! На что — на что, а на это у вас власти хва-атит! — выдавала им Полинка. — Надои поднять не хватит, дисциплину наладить не хватит, а из дому Синицыну выкинуть — на это хватит.

— Ты же член партии! — говорят ей.

— Я-то член, а вы-то кто? Делать вам нечего, видно, — собрались: бю-ро рай-кома партии! Синицыну из квартиры выкидывать! Больше, видать, уже нечего решать!

Председатель исполкома спрашивает прокурора:

— Во сколько дней по суду мы ее из квартиры выселить можем?

Полинка расхохоталась:

— Меня еще наш суд не имеет права и судить!

— Синицына, эта квартира всегда для первых секретарей.

— Покажите мне, где это записано.

Так ничего и не добились они на бюро. Потом уже военком вызвал ее, поговорил по-хорошему. Предложили ей на выбор две квартиры. Так она перебралась в теперешнюю.

Конечно, выпили с Полинкой за встречу. Вспомнили, как пришла Ксения к ней в первый раз с однокурсником Габером, кто-то уже спал на полу, и Полинка уложила с собой еще совсем ей тогда незнакомую Ксению. С тех пор сколько раз ночевала у нее Ксения. И когда провожали они в армию Генку, дролечку помпрокурорши, спали все у Полинки. Как плакала тогда на вокзале помпрокурорша, как всё бросались они с Генкой обниматься и целоваться.

— Ой, Ксень, ты ж не знаешь ничего: Генка-то стрелялся, дурак! Сама же она и устроила его после армии в своем районе в милицию работать. А он ревновал. Она ж заводная, компанейская. На празднике в компании он ее домой звал, просил, а она: «Да отстань ты уже от меня». Еще и выпивши он был. Он вообще попивал последнее время. Ну, вышел он в сени и стрельнулся. Да не на смерть, урод! Так что, она его еще и выхаживала. Теперь у нее три иждивенца: ее старшой мальчонка, мальчонка от Генки да сам Генка. Это ж мужики! Оне же с самого начала и на всю жизнь — неполноценные! Сначала на шеях у матерей: обшей их, обстирай, накорми, вырасти, в армию проводи, из армии встреть. Потом жене на шею садятся. Цельную жизнь на ком-нибудь едут!

У Полинки была очередная несчастливая любовь: адвокат, который у нее ночевал, питался и обстирывался, но жениться не собирался. Кудрявый. Ксения вспомнила частушку, слышанную у Костиной жены:

— О, точно! Это ж такая кудрявая стервь, всю жизнь по бабам бегает, у баб кормится и обстирывается, да еще и бутылочку просит. Вот ему бутылочку! Перебьется, кобель! Сейчас по делу выехал. А скажи ж ты, страдаю. Во навязался на мою шею! Когда я его уже сды́хаю. Слезами суп солю!

Полинка каждый раз влюблялась на полную катушку. Вспомнила Ксения, как в голос плакала Полинка, когда женился в Ленинграде ее Виталька. «Не хочу жить, — причитала сквозь слезы Полинка. — Повешусь! У-топлюсь! Ой, милая Ксеничка, не хочу я жить! Он же-нился!». Они тогда с девчонками решили учредить опеку над Полинкой, не оставлять ее одну даже ночью. В первую ночь осталась у нее Ксения. Полинка и ужинала со слезами, и, потушив уже свет, плакала. Но заснула неожиданно быстро и крепко.

— Какая незамутненная душа, — сказал в свой приезд о Полинке дядя Берта. — Такую душу страшно ранить грубым словом.

Знал дядя Берта, сколько не просто грубоватых — рассчитанно злых слов ранило Полинку, — для этого и говорились. Но как всё это быстро рубцевалось и заживало на удивительно живучей ее душе.

— Может, еще увидишь его — должен скоро приехать. Так-то он ласковый, Ксеня, не злой. «Ты не бросай меня», — просит. Но ведь за каждой юбкой, за каждой!

Знакомых в Озерищах поубыло.

Целый вечер рассказывала ей Полинка о переменах.

Судью после осуждения Васи перевели («избрали») в другой район.

Ольга, столько лет собиравшаяся бросить и Озерища, и пьяницу-мужа (как «три сестры: «В Москву! В Москву!»), уехала-таки к сестре в другой город, а брошенный ею одноногий пьяница-муж женился на другой бабе и стал вдруг хорош: прилично одет, накормлен и уже не пьян ежедневно в стельку — вполне пригодный для семейной жизни мужик оказался.

У Батова было двое детей, он закончил вечернюю школу и учился заочно в институте. Но он теперь не жил в Озерищах, им дали квартиру в деповском доме.

Давно уже не было в Озерищах и Фридриха. Перебрался в Ленинград и там, видимо, ходил без револьвера и сапог.

Года не дождавшись своего дроли из армии, вышла замуж и уехала в соседний город Катя Пуговкина, работала кассиром в кино. Вернулся из армии ее Валька, ездил к ней, плакали они вместе, но Катина судьба уже была определена и менять ее не полагалось: «Но я другому отдана и буду век ему верна», а другого века у них не будет.

Валя Панина работала теперь медсестрой в больнице, вышла замуж, все успевала: и работу, и дом, и детей. Это была уже не семья, а дом, крепкий дом, и домовитому мужику иной жены и пожелать было невозможно.