Наталья Суханова - Искус

Днем было очень хорошо. Разве что скучновато по вечерам. Вечерами она ходила добропорядочно с мамой в кино, немного страшась втайне, не стала ли она идентична с отжившей свою молодость мамой. Нет-нет, она еще не пошла в детей, как тот стебель, которой ложится в землю, становясь уже только корнем.

Иногда заходила к Женьке или Лариске.

Года полтора назад сошлась Женька с техником из стройконторы, стирала ему по два раза на день носки, меняла каждый день рубашки, была весела и счастлива, а сейчас техник намыливается смотать от нее, по всему ясно — холоден, отказывается отвечать, где был, грубит: «А тебе какое дело, где был?», «Валяешься, как корова… Вообще, будь готова ко всему». Только о своем технике и способна разговаривать Женька. Даже на работе, куда заходит к ней Ксения, бросает Женька всё: больных, аппаратуру, — в первом же попавшемся закутке принимается рассказывать Ксении невеселые свои новости. Ее разыскивают, что-то спрашивают по работе — Женька раздражалась до гневного румянца — «А пошли они все!». Она слегка «сдвинулась»: теряет нить мысли, тянет: «Это… Это…», глядя мимо Ксении пустыми глазами. Рассказывает и плачет. И тут же смеётся восторженно, еще сквозь слезы, вспомнив о прошлом, и спрашивает, глядя растерянно:

— Но ведь было же, было!

Жалуется:

— Как за маленьким за ним ухаживала. Когда его приводили до бесчувственности пьяного. Ужас, он ругался. Не матом, конечно. На мат даже намека не было. Нет, было два раза.

— Что, намек?

— Нет, мат.

Юмора не воспринимает совершенно, отвлечься от своей тягомотины не может ни на минуту.

Как-то Ксения застала у Женьки ее техника. Не смягчаясь присутствием посторонней, скомандовал он Женьке, чтобы пересела. До этого сидела Женька прямо посреди комнаты на половиках. Детски покорно, послушно и безутешно пересела Женька на кровать, но сожителю не было дела ни до ее безутешности, ни до послушности. Ксения глядела и поражалась, что могло в этом ничтожестве доводить до мук и отчаянья Женьку.

— Ну, я пойду, — сказала Ксения, но Женька молча велела ей сесть.

Едва техник куда-то ушел, Женька потянула Ксению за собой к какой-то гадалке.

— Здравствуйте, я опять к вам, — сказала Женька с порога (значит, не в первый уже раз прибегала). — Погадайте мне на червового короля, он сам прийти не может, попросил нас.

Гадалка встает из-за стола, вытаскивает какие-то невероятные, с растениями, людьми и животными, карты, очищает под них стол, широко раскладывает, собирает, снова разбрасывает и передвигает, убавляет, добавляет, при этом в речи ее мелькают «неприятности», «удары», «казенный дом». На «казенном доме» гадалка задерживается, и вдруг, давясь от сдерживаемого смеха, Ксения понимает, что своими словами о червовом короле, который сам прийти не может, они сбили гадалку с толку — той явно представился партийный работник, попавший в неприятную историю и попросивший погадать за него. Она взглядывает на Женьку, но Женьке не до смеха.

— В общем, того, что нам нужно было, вы так и не сказали, — отрывисто, с сердцем говорит она.

Глаза гадалки беспокойно бегают:

— Я же говорю, казенный дом. Через казенного короля и бубновый дом.

— Бубновый дом! Бубновый дом! — гневно вспыхивает Женька. — К червовой даме он вернется?!

— А ка-ак же! А ка-ак же! Вот же она же, червовая дама! Вот, вот же она! — догадывается наконец ворожея…

С Лариской веселее. Та тоже чуть не вышла замуж, но повествует об этом со здоровой злостью:

— Подштанники его готова была стирать! Думала — рехнусь! За что любила? А за то самое — уж очень мы подходили друг к другу. Вчера он меня встретил: мол, вспоминаешь ли? Не имею, говорю, никакого желания вспоминать тебя! Тебе в какую сторону? Ну а мне как раз таки в противоположную. Ты ж понимаешь, он вспоминает меня, так твою мать!

Иногда же вечером Ксения просто ходила за водой. Недели через три должна была заехать Эльга. Ложилась Ксения почти каждый раз рано, и скучноватый вечер окрашивался обещанием рабочего утра.

Темнело. Она шла с бидоном к источнику. Уже пройдя, поняла, что только что видела Виталия. Оглянулась — он уже тоже понял и возвращался к ней.

— Ты?

— А я думаю…

— Отдыхать?

— Я здесь уже девять дней.

— Что ж не зашел?

— Зашел бы, если б не встретил. Я возле вашего дома проходил.

— Спросить не мог?

— Не хотел.

— Мог бы и вообще не встретить.

— Встретил же.

— Что ж: искал, а не узнал?

— Не надеялся уже.

— Я за водой.

— Можно, я тоже?

— Можно.

В ней все сжато было чем-то таким острым, что и не различить — радость это или боль. Она все не решалась сказать ему, что замужем. Он приехал, он искал ее, он нашел. И что же, когда она скажет, он повернется и уйдет?

— Я не знал, куда тебе написать — я потерял твой адрес.

— Женился?

— Нет. А ты?

— Ты бы мог написать на санаторий.

— Ты же не хотела, чтобы в санатории знали.

— Ты телеграмму получил?

— Да. Ребята все допрашивали: от кого.

— Мог бы написать на почту.

— Я очень заболел тогда. Я несколько месяцев в больнице был.

— Я бы приехала. Ну да теперь это уже ни к чему.

— Ты вышла замуж?

Она опять промолчала. С каждым ее неответом он становился задумчивее. Все-таки то, что она испытывала, было радостью. И острым сожалением.

В очереди у источника их вопросы-ответы стали еще короче. Боясь, как бы он не ушел, неверно ее поняв, она улыбнулась ему. Пока она набирала воду в бидон, можно было на него не смотреть, не улыбаться. Спокойная горечь — вот что было в ней. Ничего уже изменить нельзя. И все-таки хорошо, что он ее встретил. Она почувствовала его взгляд. Не на себе — на своих руках. Что он видит? Руки тонкие и красивые? Но помнит ли он, что они родные? А она — помнит ли? И чего она хотела бы? И что она может себе разрешить? Она не могла его отпустить — она хотела знать. Что знать? Зачем? Чувствуя, как спешит сердце, обгоняя ее, ничего не желая решать, ничего не желая знать, она сказала себе: «Один только раз, сегодня, я похожу с ним — пока это не стало опасно».

— Я только занесу домой воду, и мы погуляем. Ты подождешь меня?

Они ходили по загородной дороге. Кажется, никогда они так много не говорили. Не о любви — совсем не о любви. О преферансе, который по сложности приравнивают к шахматам. О том, как ребята в их холостяцком общежитии спорят на банку компота, а водки не пьют, вообще не выпивают, не привилось у них. О йогах — это ж целый переворот, ребята даже письмо в Индию написали. Виталий попробовал замедлять биение сердца — вроде получается. Дышать одним легким — тоже вроде бы выходит. По всему заводу разнеслось. Один прибежал смотреть: «Ты, говорят, умеешь?» — «Да что ты, это я так, шучу». А сам: нет, вроде бы правда — сенсация, черт возьми! Тело, оказывается, — твое же, собственное! — совсем неизвестно тебе!