Наталья Суханова - Искус

Мир нефатален, непредопределен, многовозможен, неаддитивен, наличен, жив. В мире жестко предопределенном человек как таковой просто не возник бы — для чего предопределенному миру человек? «Если ж движения все непрерывную цепь образуют / И возникают одно из другого в известном порядке, / Как и откуда, скажи, появилась свободная воля?». Не зря у Гегеля в его предопределенном Идеей Мире снимается, в сущности, единичность субъекта и подлинное действование.

Мир движется, ничего в своем движении не теряя? Нет. Он теряет безвозвратно одни пути и обретает другие, утрачивает одни возможности и обнаруживает иные, которых никогда еще не было.

Ромен Роллан писал о гармонии любви и ненависти. Но гармония — равновесие, золотой покой, а Мир, который движется, не может быть симметричен — по самому определению своему он асимметричен. В мире, который совершается, истинны любовь и отвращение.

Лизавета начинает с природного покоя, но в высший момент своей жизни прозревает великое неравенство всего: неравенство любви и смерти, неравенство минут, неравенство людей, познает смерть и жизнь, как величайшее неравенство. Это сознание слишком остро, чтобы человек сохранял его во всю жизнь. О знании этом предупреждал бог людей: «Но от древа познания добра и зла — не ешь от него, ибо в час, когда вкусишь его, смертью умрешь». «И познал Адам Еву». Познание как любовь и смерть. Знание, в котором Человек трагически равен Богу. Потому что когда постигнешь неравенство всего, познаешь великую ответственность. Свобода не благостность, а великая ответственность за пути и сущее.

Когда-то казалось, что и восторг не полон, если он не вселенен. Вселенная в мгновении? Скорее это понималось как определение элементарными частицами микромира — мегамира. Когда-то представлялось, что в зависимости от того, каков Мир, Целое — имеет или не имеет смысл твое отдельное твое «здесь» и «сейчас». Только сейчас осветилось, что вселенны — мгновения. В зависимости от того, каково «здесь» и «сейчас» — целое мира таково или иное.

Скользящее мгновение, меньше которого и не вообразить, вмещает всё бесконечное. Малому, ему дано быть теперь, дано быть. Пессимизм — это то, что констатирует мир, оптимизм — это то, что его творит. Ответственен, потому что сущ — здесь, сейчас, мгновением, паузой, молнией. Ветвь не восходит — выстреливает.

Днем были усталость и неприкаянность; лежа — болели ребра, сдавленные животом, на ходу — поясница и ноги.

Но вечером она ожила. Прочла астрофизика Наана: «Симметричная Вселенная (мир плюс антимир) может возникнуть из ничего при строгом соблюдении всех законов сохранения… Древнее положение, что ничто не может породить нечто, здесь вовсе не ревизуется. Ничто действительно не может породить нечто, но оно может породить нечто и антинечто».

— Господи боже, — сказал человек, — почему ты дал закон сохранения? Почему ты не даешь мне творить, как ты, из ничего?

— Рано тебе творить, не сверяя дебет с кредитом — я и так дал тебе послабление неаддитивности.

Проснулась она на рассвете от неосознанного беспокойства. Отходили воды. Начинались роды, еще без малейшей боли.

Пока она суматошно и нервно собиралась с мамой в роддом, отец и приехавший накануне Валерка притихли, лежали молча, боясь обнаружить бесполезное свое присутствие. Она поцеловала, уходя, отца в щеку, ощутив его нежность и небритость, чмокнула и брата, ощутив его молодость и смешную виноватость.

Было раннее утро, кажется, даже без солнца еще. Ноги дрожали и подгибались, то ли от волнения, то ли оттого, что все в ней перестраивалось, готовясь к свершению.

Она понимала, что пока нет схваток, не будет и родов, но думала, что ею тотчас начнут заниматься, отведут туда, где рожают, и уже будут с нею до самого появления ребенка. Но ее так и оставили сидеть в маленькой приемной каморке и долго никто не появлялся. Она уже жалела, что не взяла с собой какой-нибудь книжонки — всё, может быть, не так волновалась бы.

Наконец ею занялись, но ненадолго. Заполнили ее данные, очистили ее снаружи и внутри. К этому времени начал у нее побаливать живот, но это больше походило на приступы медвежьей болезни в день экзамена — ещё и слабее. Нужно было как-то успокоиться, и она принялась глубоко дышать. Помогало, и она окрылилась, уверившись, что схватки поддаются обезболиванию. Во всяком случае, думала она со страхом и облегченьем, теперь начнется собственно работа. Вместо этого ее отвели в палату, где на одной из коек уже сидело патлатое, с громадным животом существо. Существо не обратило внимания ни на ее приветствие, ни на вопрос — прислушивалось тупо к чему-то в себе. Вот существо забегало, переваливаясь, постанывая, по палате, потом ухватилось за спинку кровати и завыло в голос. Было существо какое-то странное, без человеческих эмоций. Вытье перешло в стоны, стоны — в гуденье. Затем существо прошло к кровати и сообщило Ксении, что с утра пошли уже третьи сутки ее пребывания здесь. Это пугало — можно вынести, вероятно, любую боль, но не слишком долго.

Между тем, и Ксению начало прихватывать сильней. Но она стойко боролась с болью, старательно дышала поглубже, хотя от боли перехватывало дыханье, искала контролирующие боль точки.

— Вы замечайте во время схваток, сколько времени они у вас продолжаются и через какой промежуток, — говорила она соседке и сама глядела на часы, потому что уже «хватало», но так и не могла понять, ни сколько продолжаются схватки, ни через сколько времени они следуют: смотрела на часы и не понимала или, может быть, забывала. — Даже если это трудно, все равно отвлекает, вот вы попробуйте, вы просто не стараетесь, — говорила она не то себе, не то соседке.

Соседка же смотрела на нее и мимо нее, не отвечая. Потом заламывала руки и кричала, но вдруг умолкала и засыпала с открытым ртом, храпела, и снова вдруг:

— Ой… Ой. Ой-ой-ой… Аааааааааааааа… Ой!.. Ой!.. Хррр…

Но потом было уже не до соседки. Да и часы Ксения кокнула о спинку кровати во время схватки. И дышать глубоко уже не могла. И не могла расслабиться — потому что это было как судорога, сводящая все тело разом. Она и стоять не могла — ноги подкашивались, не держали. Это были уже не боли — это были пытки и муки.

Забрали соседку — на кесарево сечение. А ведь у нее схватки были реже, чем у Ксении, она и подремать-похрапеть меж схваток успевала. Ксения же не успевала даже повернуться с боку на бок. Попробовала встать — тут же упала на кровать.