Наталья Суханова - Искус

— Я иногда думаю, не слишком ли много я читал и учился, не засорял ли мозги, не надо ли просто походить по жизни, поговорить с разными людьми, посмотреть в небо и в себя, подумать…

Но «Веранда» уже пустеет, как явно опустели и карманы ее философов. Они отходят в сторону, советуются — наверное, в какое женское общежитие, как и к кому ее вести.

С женскими общежитиями, однако, ничего не получается. И уж тем более невозможно попасть в мужское, хотя какие-то безумные планы в виде окон первого этажа, пожарных лестниц и тому подобного выдвигаются.

— И главное, я уже никому не могу позвонить так поздно, — твердит растерянно Ксения — она ведь искренне верила, что устроить ей ночевку у девочек-философинь или других университетских подружек — пара пустяков.

Джо предлагает коротать ночь всем вместе, бродя по Москве — кликов восторга однако не слышно, да и тон у Джо не очень уверенный.

— Глупости! — вмешивается Женя. — Ты, Джозеф, заснешь на первой же скамейке, если не под забором. С такими провожатыми недалеко и до вытрезвителя.

— Я почти трезвая, — оскорбляется Ксения.

— Я тоже. Хватит и меня одного. Идите, грызите гранит науки или храпите во славу ее.

— «Глубоко копает старый крот!» — не без усмешки и намека молвит Джо, но кончает с метаниями. — Идемте, ребята. Пусть рыцарствует наш бродяга. Ты, Ксень, не против?

— Нет, если не против Женя. Хотя мне стыдно, что я обрекла вас на эти поздние хлопоты.

— Да нет, это мы переоценили наши возможности, — милостиво извиняет ее Джо.

И они отвалили. Джо, оборачиваясь, кричал что-то, напутствуя и изображая сигнальщика на отчаливающем корабле.

Ночь была теплая, обширная территория университета — со вкусом и размахом озеленена, отерассена, и очень вероятно, все это было как раз то, по чему она ностальгически тосковала; ну, не тосковала, скажем так — чего её полной и верно устроенной жизни все-таки не хватало: юности, бессонной ночи на ногах, вдвоем и, кажется — Женя влюблен и не так просто отчалили все остальные. Интересно, а «Двадцать четыре часа из жизни женщины» — это юность или все сразу? Какие милые, теплые, глупые — сродни этой ночи — мысли приходят в голову на середине четвертого десятка лет, а ведь, кажется, натешилась юностью и замуж вышла поздно, уже ощутив себя старой девой, то есть юность ее к тому времени успела состариться, иссохла и выдохлась. И вот ожила, реанимировалась, бормочет тихонечко нараспев и ждет — чего? И смущен и молчит славный парень Женя из редкого племени философов. Но что за повтор? Московские ли расстояния, повышенная ли твердость столичного асфальтового покрытия, распаренность кожи, припухлость ног или что другое — только она снова хромает и снова внимательные мужские руки — уже вторая пара за неполные три дня! — прикладывают ей мягчительную повязку на сбитую лодыжку: в рассеянном свете редких ночных фонарей отыскивается подорожник, есть и большой мужской платок. Не коллекционировать ли ей, как свирепым индейцам головы побежденных, носовые платки летучих влюбленных? Не проходят, однако, они и двух километров, как начинают саднить сбитые костяшки пальцев: обувь, что ли, такая или пора старушечьи носки одевать? Женя снова ищет подорожник, но теперь в дело идет уже ее собственный платок — прелестная дама, вся в повязках из носовых платков. Хорошо хоть скамеек в этом парковом комплексе навалом. Скамейка холодновата, и вообще уже холодает. Женя накинул ей на плечи свой пиджак и закурил.

— С женским общежитием с самого начала был блеф? — интересуется она.

— Естественно.

Ба, да она оскорблена! И разочарована: возврат к юности, увы, невозможен.

— На спичках разыгрывали?

— Разве Джо не говорил, что я патологически ленив в отношении женщин? Остальные нормальны, а я… ленив.

— Нет автоматической реакции?

— Нет. Ребят ошарашило, когда я вдруг возмутился. Джо ведь хотел сам поухаживать.

— Ну да, в Джемушах некогда.

Кажется, ей нравятся «ленивые» — Виталия она и до сих пор не забыла. Женя обнимает ее, и она не противится. Тихо и нежно он целует ее в волосы, в ухо.

— Ксень, у меня приятель в Москве, хороший парень, мы могли бы пойти к нему — он один.

— Ну вот! Нет, не пойдем.

— Как скажешь. Будет все так, как хочешь ты.

Минут через десять, однако, ей снова пришлось сказать: «Нет!»

— Почему, Ксюша? Кто тебя так напугал? И почему ты тогда пошла со мной?

— А что, подразумевалось именно это?

И покачивая ее, как ребенка, в руках, он говорит, что именно это и именно с ней. Разве она не видела, что нравится ему?

— Нет, до того, как ты заговорил, не видела. И уж во всяком случае не считала, что это сразу же вожделение.

— Все мы люди, все мы человеки.

— Да что вы говорите? Разве есть «стол вообще»?

— Не ехидничай. И ради бога, не говори, что то, что возможно в десятую встречу, невозможно в первую.

— Объясни, что происходит, почему ты вдруг решил? Я что…

— Не знаю. Просто хочу и все. Как увидал, так и решил, что хочу быть с тобой. А что, если я приеду в ваш Казарск или Джемуши? Знаешь что, забирай-ка свои вещи и малыша и переезжай ко мне. Ты же не любишь мужа. В этом деле обязательств нету: или любишь, или нет. И брось ты свои сказки, что ты его последнее пристанище. Он же мужик.

И — о своей первой женщине, актрисе, с которой был несколько лет:

— Она меня и научила всему. А потом никого. Восемь лет никого. Бывает.

— Случается, — насмешливо, однако нежно, вторит она.

Совсем не похож он на Алика. Да, Алика едва не поглотила женщина, он потерял, прожег время, ему претит диссертация, в которой он опять же не волен, претит деиндивидуализация, обезличивание научных работ, но он борется, у него хороший каркас, он и в одиночество устремлен как в свободу. Женя одинок при всех своих друзьях, ему не нужно бежать в одиночество, оно всегда будет при нем некой забытостью того, куда и зачем он идёт, рассеянный прохожий. И с ним совсем не душно. Он естествен в своей рассеянности. Он лучше Алика: и потому, что не рассуждает о расслоении секса и любви, и потому, что Алик посмотрел рассеянно на фотографию Януша, а Женя сказал: «Заберу-ка я тебя вместе с сыном, тебя и парня — к себе». Правильно, он знал, что она уже отдельно от Януша никогда не будет, их надо любить или не любить вместе.

— О, приближается страж порядка, — сказал Женя, убирая руку с ее плеча.

Подошел милиционер, спросил усмешливо, что они делают здесь ночью. Ксения вспыхнула — неужели он думает..? Поспешно, возмущенно вытащила паспорт.

— Пройдите на вокзал. Здесь ночью вам делать нечего, если не хотите попасть в милицию.

Но до метро, тем более — до возможности позвонить кому-нибудь было еще далеко, и они просто сдвинулись в другую часть этого просторного дворцового комплекса, истово охраняемого стражами порядка от осквернения животной жизнью. Чертовы соглядатаи, чертово влезание в твою единичную жизнь! В прощальный ее с Виталием вечер, в ее любовь и отчаянье вот так же встрял глумливый крик ночной сторожихи: «Чего зеваешь, парень? Вали ее, суку, делай свое дело!» И когда они встретились через несколько лет, он ведь даже не мог этого вспомнить. Как сейчас, кажется, не заметил Женя. Или мужчине привычнее, чем женщине, жить в зоопарке казармы, армии, содружества, завода, войны?