Наталья Суханова - Искус

Все хотели снова походов в горы.

На этот раз они собрались к Бык-горе, где-то на Границе Джемушинских горных лесов и долинных степей уже другого края. Ехали вечерним рабочим автобусиком, трижды в день возившим людей с Хутора в Джемуши и обратно. Автобус кидало из стороны в сторону. Присев на рюкзак, Джо в проходе читал Сашу Черного.

С особенным чувством Джо выкликал:

И уже хором все заканчивали:

Этим летом Саша Черный был у всех них на устах — поэтому, когда трясло и гудел мотор, стоило Джо начать, за него хором договаривали другие. Потом затеяли игру на стихи Черного: кто-нибудь выкрикивал имя, а кто-то откликался стихом:

— Ксения!

И Джо издевательски-сладким голосом:

— «Эта ваза, милый Филя, ионического стиля».

Ну что ж, это еще ничего — она побаивалась, как бы в ответ на ее имя не продекламировал кто-нибудь: «Дама, качаясь на ветке, пикала: «милые детки!»». Слава богу, Ксения не писала для детей. Это стихотворение в вольном пересказе досталось от Анны Кирилловны Васильчикову. Причуды призвания: она, «мамочка», для «деток» не пишет — для них самозабвенно работает крепкий мужик Васильчиков. Но бог с ним, почему, собственно, она должна…

— Джо! — крикнул Боб.

Влад:

— «Ослу образованье дали! Но раньше, как осел, он просто чушь порол, а нынче Джо, злодей, при каждой глупости своей ссылается на Канта»!

Джо тут же отдарил Владу:

— «Голова моя — темный фонарь с перебитыми стеклами».

Досталось от Джо и маленькой его жене:

— «Сколько раз я давал себе слово не решать с ней проблем мировых».

Ирка обычно памятью на стихи и философию не блистала, но тут вдруг выдала Джо:

— Ты — «волдырь на сиденье прекрасной российской словесности»!

И под грохот поздравлений и шуточек Джо, спохватившись, что слегка проехали, заорал шоферу остановить, и, хватая рюкзаки и оглядываясь второпях, не забыли ли чего, выгрузились они в прекрасное предвечерье.

У подножья горы молодые парни пасли коров. Уставившись на них, веселых городских, для начала поинтересовались:

— Откуда? Из Джемушей?

— Оттуда, оттуда, родимые!

— А чего, у вас своих гор нету?

— Свои надоели.

— Так оставляйте нам своих, мы вам своих приведем, — осторожно сменили тему парни.

— Это что, коров что ли? — дружно откликнулись рюкзачники.

— Вы еще маленькие, — вступили в разноголосицу рюкзачницы.

— А вы старенькие.

— «Зелен виноград»!

Меж тем, подъем оказался не так уж велик, но крут. Ползли почти на четвереньках, пот ел глаза и лицо. У Иры скатился вниз мешок, который они волокли с ней по очереди. Снизу веселый свист и частушки: «А вот, а вот, а вот, а вот: не ходите девки в гору, а то вырастет живот». Ира взывала к Джо:

— У меня мешок скатился. Иди ты за ним — я второй раз не влезу.

Снизу:

— Мы же говорили: забыли нас!

— Идите в хату телевизор смотреть.

— Лампа забарахлила.

— Подставьте утюг, знатоки, — препирался Джо, но за скатившимся мешком не спустился — слазил Влад.

На Бык-гору никто раньше не ходил — в эту степную сторону как-то никогда не забирались. Впервые смотрели они со стороны на Джемушинские горы. Лишь просветом в выемке меж гор видели они раньше эти места — голубоватую, сизую даль. И вот они были здесь, а на востоке, откуда они пришли, сгрудились счетверенные, спятеренные густо-лесистые горы с немногими домами, выступающими из кудрявой древесной, лиственной темноты. Эту стайку темных овечек пасла Большая, двугорбая, тоже лесистая гора, и еще далеко за нее уходил лес, а дальше уже полоса больших курортов.

Здесь, на спине горы сильно пахли высокие степные травы, холодный к ночи ветерок обвевал разгоряченные лица, уже вились и прилаживались к ним комары, а над теми, джемушинскими горами поднималась, как медный щит, больше ушедшего солнца, красноватая, полосчатая луна — и простирался по другую сторону в самом деле иной, широко на запад и север распростершийся мир, о котором ничего не знали они до сих пор, с огромными, геометрическими кусками полей, и вдоль длинной извилистой ленты реки, словно нарочно петляющей так, чтобы напоить всю эту землю, почти сплошь лежали большие села.

Быстро темнело. Всюду на земле зажигались огни — здесь же веял широкий ветер и все сильнее стрекотали жители трав. Ели, опять читали Сашу Черного, светя в книгу фонариком. Комары здесь были густые, как травы, от них заворачивались с головою в одеяла. И когда все уже спали, они с Владом под шатром жесткого, прожженного одеяла долго и сладко целовались.

Спал народ однако недолго. Еще далеко до рассвета, продрогшие вернулись к костру и припасам. Банка с помидорами оказалась накрытой кем-то в темноте сухой и легкой коровьей лепешкой. Рассвет смотрели, укутавшись по двое, по трое одеялами. Первая светлая полоса легла левее вечернего восхода огромной луны. Сначала только и была эта светлая нижняя, по краю горизонта полоса, сверху же черной тучей лежала лишь чуть редеющая тень. Свет входил полоса за полосою: светлая полоса зарозовела, сверху проредилась тьма, розовое сменилось золотым, зарозовели над этим золотом розовые длинные облака, следом лимонно-желтое выцветшее золото через зеленовато-голубое стало переходить в ясную голубизну неба. И начался сам восход. Солнце вспухло над горизонтом, неровное, сплюснутое. Перетянутое узкими полосами туч, с трудом протискивалось оно сквозь эти обручи — высунулось наконец, сбросило их. Полнясь розовым, слепящим светом, оно зримо восходило, верхушка его все ярче плавилась. Уже не выдерживали глаза, взгляд уклонялся в листву — в ней телесно-розовыми вишнями отовсюду скользили отпечатавшиеся в глазу маленькие солнца. Влад, обняв ее плечи, смотрел поверх ее головы. Когда она поднимала к нему голову, чтобы взглянуть в его лицо, спросить или сказать что-то, он мягко пригибал ее — позже это станет называться: «Джина, помолчи».

Солнце взошло, и сразу засобирались, чтобы в еще свежем, прохладном воздухе вернуться в Джемуши. Автобуса ждать не стали. Шли в душистых полях — сильный запах трав все больше становился другим — терпким. Всё больше припекало солнце. По степной дороге с засохшей грязью прыгали крохотные коричневые лягушки. Поспешно уползали с дороги змейки.