Наталья Суханова - Искус

— Фу, черт, сигареты! Влад, у тебя есть?

— Нет. Джо, давай уже закончим, я опаздываю.

Ну так и есть, и сам в магазин не идет, и Джо не отпускает — не хочет остаться с ней наедине.

Джо топает к соседям. Но Влад не сдвигается с места.

— Что, Влад, у тебя всё прошло?

— А у вас?

Она на ты, он — на вы, что за мука! В окно опять кто-то заглядывает — проходной двор.

— Влад! — окликает она, и наконец его глаза — измученные.

И бросились друг к другу, вжались друг в друга, оглохшие онемевшие, обесчувственные тревогой. Никакая не радость — только: здесь, с нею! Какой-то незнакомый, с чужим запахом, но он, с ней, здесь, сейчас!

…И они опять встречались — влюбленные, выгадывая минуты в этом муравейнике, чтобы обняться, таясь от всех, прикрываясь отношениями пажа и покровительницы, старшей подруги — вопиющая разница в их годах ограждала от подозрений вернее шапки-невидимки.

Было в это лето кое-что еще, что делало окружающих ненаблюдательными. Вместе с розами, бог знает чем еще, расцветали влюбленности. Свет фонарей на главных аллеях в парке был застлан густою листвой, просачивался зыбко и неровно, но и он был слишком для тех, кто жаждет сладкой душистой тьмы и шёпота, шёпота. Тропинки, как капилляры, втягивали беспокойную кровь аллей. Как никогда, все были влюблены, иногда даже неоднократно, иногда одновременно в двух, а то и в трех.

Бегал в междугороднюю телефонную будку Боб — звонить девушке, уехавшей в институт сдавать экзамены. Но, истратив последние деньги на долгий влюбленный разговор по телефону, заворачивал неожиданно в дом к сожительнице, с которой неделю назад поссорился именно из презрения к безлюбовной связи.

Джо был, как обычно, весел и говорлив. Его Ирка, девочка в ямочках, теперь жила у него не таясь: мать попробовала запереть ее дома, Ирка в окно вылезла и ушла к Джо. Ладили они с Джо неплохо, но, завидев маленькую мадонну, Джо как проваливался: умолкал и лишь полыхал синими своими глазами — Ксения даже не подозревала, что глаза могут полыхать, как прожектора.

Самый уравновешенный из них, крупный и уже лысоватый Зотов, и тот сходил с ума по красивой медсестре, разведенке с крошечной дочкой. Отслужив армию, кончив вечернюю школу и техникум, Зотов, как и все они, не умел успокоиться — ушел со стройки в оркестр, поступил на заочный в институт. Уехав на сессию, он учредил за своей возлюбленной слежку. А ведь и жениться не собирался. Выросший без отца, с отчимом, он зарекся жениться на женщине с ребенком. И вот, сходил с ума.

Детски отчаянно был предан Ксении Влад. Но и властен, и требователен до безрассудства. Он был, наконец, очень ревнив. По возможности не оставлял ее наедине ни с кем, даже с Джо. Памятуя, что Боб немного приударял за ней, Влад поносил его, безобразно рисуя его сластолюбие, неразборчивую похотливость. Васильчикова ненавидел и презирал до того, что временами Ксении казалось — он и ей не может простить брак с Васильчиковым. Он был беспощаден даже к воображаемым ее слабостям. Проездом к ней заехала редактор, одногодка, приятельница. Обстановка в доме, как назло, выдалась нелегкая: теснота, пьяный отец, болтливый Януш, неотступный Влад. И вдобавок ко всему этому Влад строго выговаривал ей за ее якобы пресмыкательство и подхалимаж перед редакторшей. Встретившийся в автобусе одноклассник хотел было к ней подсесть — Влад решительно воспротивился, чуть не оттолкнув того и сам усевшись с нею рядом. Неприятно, неудобно, но хоть как-то понятно. Когда же мама попросила Ксению сводить в кино заехавшую на день старинную её приятельницу, а Влад увязался с ними и при этом был вызывающе невежлив — не отвечал на вопросы, отказался сходить в буфет, был угрюм и неприятен, — бедная женщина ничего понять не могла, ничего не понимала и Ксения. Тщетно взывала она к Владу, оставшись наедине: в чем дело? Ей запрещено общаться с кем бы то ни было, кроме него? Тогда и он пусть оставит Джо! Она не может, просто не может объявить миру о их любви — его же первого станут защищать от нее; наконец, есть Януш…

Размолвки пугали, но не разводили их. И всё искупали минуты наедине. Эти объятия, где нет уже губ, рук, тел — есть только плоть поцелуя, плоть ласки, плоть любви. Всю жизнь по какому-то жесткому оброку она то противилась, то торопила возлюбленных. Всю жизнь она страшилась унижения. Теперь она с радостью перестала думать о себе. Она любила и была любима. Но разве не было так и прежде? Почему же тогда она не верила тем, прежним влюбленным, все проверяла их, а верила теперь этому мальчику? Может быть, потому, что у них с Владом не было будущего — одно только прекрасное настоящее. Больше чем когда-нибудь в нее любой мог бросить камень, но Влад был с нею — рядом с этим ничего не значило всё остальное.

Как-то они с Джо и его Иркой отправились на всю ночь в лес. Ушли от костра в палатку поздно. Джо с Ирой, похоже, уснули. Влад и Ксения, вытянувшись рядом, задышали поглубже, имитируя сон. Тихо, томительно целовались. Влад ласкал ее одной рукой, бесшумно. Было жарко от желания. И было немного противно — ласкать друг друга рядом с Джо и его женой. Но — «ты мой дом, ты — моя родина», с Владом она была дома, где бы они ни были, она не стеснялась его, перед ним ей не надо было красоваться и что-то изображать, можно было молчать, можно было просто держать его за руку, он готов был жаром своим просто ее согревать.

Странно всё же, что Ирка и Джо пригласили их вдвоем. Вероятно, они думали, что это короткая связь, а это не было ни связью, ни чем-то коротким, даже если бы продолжалось совсем недолго. Они всё еще не были любовниками. Ничто уже не удерживало их от полной близости, просто пока еще ее не было. Жесткая последовательность, сцепленность событий распалась — им не нужно было торопиться. Их снадобье, их питье, претворенное в огне, огнем, — сейчас томилось, ожидая своего часа. Они знали, что это будет, это придет — ей уже всё равно было, на сколько: на неделю, на год, на всегда.

Он хотел на всю жизнь. Она знала, что это невозможно, но знала уже и другое: здесь, на грани — мгновенья и вечности равны.

Он хотел быть ее мужем. Она удивлялась его неразумности. Зачем? Вешать на себя ее с ребенком, когда он по-настоящему еще почти и не жил. Она же не бросит его раньше, чем он сам захочет этого. Он талантлив, пишет. Она сможет ему помочь, если он не будет ее мужем. «Мне не надо помощи — мне нужны вы, сестрица» — «Но я-то и так есть». «Я люблю вас, Ксюшенька, я хочу вас не на час, ночь, неделю. Я хочу вас на всю жизнь» — «Опять на вы! А хочешь, чтобы я была твоей женой!» Пригибая ее голову к своей груди, он говорит: «Ты! Ты Ксенечка! Ты любушка! Ты солнышко!».

Но Януш! У Януша должен быть отец. Родной, не отчим, не мальчик Влад.