Наталья Суханова - Искус

В семь лет? Что случилось в семь лет?

Наверное, помидоры — надкушенные, откушенные помидоры.

Джо, вынимавший их по одному из сумки, наконец вытряхнул все — со смехом, просто со смехом: «Хох! Хо-хо-хо!»

Да, это он, Януш, сидел у сумок, пока Джо, Влад, все другие играли: кто ловчее, лучше, точнее бросит камень. И конечно, точнее всех бросал Влад. Соревновались, шутили и не торопились есть. А до этого ещё: «Здесь остановимся?» — «Ещё не здесь». «Джо, мы уже устали! Джо, зачем идти дальше? Лучше места не будет!» — «Маловеры! — кричал Джо. — Вы будете посрамлены, когда мы дойдем до обетованной земли!» Он любил кричать нечто библейское, этот Джо, сильный, неутомимый, на пружинящих, коленками врозь ногах — рот набок, пошмыгивающий нос, глаза васильками, загорелый, кудрявый, но как-то уже остаточно кудрявый. И вот он, уже отыграв, сидит на корточках над рассыпанными надкушенными помидорами, свернув понимающе набок рот и нос: «Ну, ты даешь, брат!» — Янушу, и братского в голосе совсем нет. И все смотрят на Януша с насмешкой и холодным любопытством, как бы заново приглядываясь. Они наверняка еще и злятся: уставшие, проголодавшиеся. И без любви, как бы тоже приглядываясь, смотрит мама. Да это уже и не важно, совсем или немного без любви. Мать — это «любить всегда, любить везде, до дней последних донца». Он это знал уже тогда. Ни он, ни она не имеют права судить друг друга, они могут только страдать, болеть, если кто-то из них сделал что-то стыдное, оказался слаб, бездарен, смешон. Но и тогда они встают плечом к плечу, если придется — одни против всех, против всего мира. Они сами — мир. И у них может быть только один невосполнимый грех: умаление любви.

И вот Януш оглянулся, и они стояли вокруг, словно он их лишил в пустыне последней капли воды. Все, даже мать. Влад не стоял, не смотрел, он сидел отвернувшись.

— А почему, собственно, ты не съел — ну, один, два помидора? — въедливо любопытствовал Джо. — Зачем ты их поперекусал?

И все подхватывали:

— Отбирал!

— Проверял!

— Живот не заболел?

— Эй, Януш, неужели все плохие?

— Ты бы хоть самые мятые оставил!

Влад так и сидел, отвернувшись, — старший, бескомпромиссный друг, судья по взятому на себя долгу.

Козлы, даже смеялись они брезгливо! Они судили его, словно взвешивали на безупречных весах и ошибиться не могли. Он оказался гаденышем — таков был их приговор. Да что там, они торжествовали, банда взрослых вокруг семилетнего ребенка! Им не ведомо, что даже Бог сомневается, когда говорит: виновен. Возможно, Бог вообще никогда не говорит этого слова. Он только плачет. Потому что он больше, чем отец. Он отец и мать. Он — Любовь. «И если дает милостыню ваша левая рука, пусть не знает об этом рука правая». И если дающему грех гордиться добротой своей и знать самому, как это называется, делать доброту по долгу, а не из любви, то сколь же грешнее уверенные в суде своем и осуждении. Кто ты, чтобы судить? Сто крат виновнее виновных судящие, определяющие, что добро и что зло. Потому-то и велик грех Адама и Евы, что разделили добро и зло, и думают, что знают меру.

Мать говорит, что я и сам беру на себя роль судьи. Но нет, в беспамятстве крушу. Разве это я? Я лишь жертвенный слон. Бог крушит мною, моим смертным, бесноватым телом.

Но для меня, матери, — для меня тоже это были боль и непонимание на всю жизнь: эти надкушенные помидоры, на которые, вытащив их, смотрел Джо — с долгим, комическим удивлением. «Угу!» — как бы наконец догадался он, и один за другим стал вытаскивать следующие, пока не засмеялся коротким смехом. Я уже пламенела от стыда и мне трудно было взглянуть на Януша. Этот хорек — мой Януш? Отчего так мучителен, до ненависти к свидетелям, стыд? Впрочем, до ненависти ли в тот момент было, когда просто мука стыда, отвращения — и если уж к Янушу, то и ко всему миру, к себе. Стоили ли эти чертовы помидоры такой муки? Господи, какое посмешище из этого они устроили. Но ведь никто из них кроме меня не был к этому времени отцом или матерью. Конечно же, для них это было еще и разочарованием — все проголодались и счастливо предвкушали момент, когда потянутся за картошкой, колбасой, помидорами. И раз уж завтрак на траве был подпорчен, то с энтузиазмом компенсировали ущерб веселым издевательством в целях воспитания. Если уж Януш выступил в роли крысенка, хорька — для него же полезен будет издевательский смех.

— Ну, правильно, брат, — издевался Джо, — ты, наверное, когда приносят коробку с конфетами, пробуешь каждую, да?

Нормально! Так, целиком — ну сколько? — ну три-четыре съешь, а перепробовать можно все. Мама с бабушкой и надкушенные съедят — лишь бы мальчик был сыт и доволен!

А вот такого, кстати, как раз и не было. В доме никто, кроме бабушки, не баловал Януша, у них не было принято лучший, повкуснее и попитательнее кусочек оставлять Ване. Вкусное Ксения демонстративно делила между всеми поровну и, поделив, первой пододвигала маме, резко пресекая ее возражения. И выходы во двор с чем-нибудь вкусненьким, если не мог поделиться с ребятами, тоже решительно пресекались. И в походы с ними он часто ходил и вёл себя достойно. Что с ним случилось на этот раз, она так никогда и не могла понять. Был ли он просто голоден? Зол? Рассеян?

Влад молчал, не смотрел ни в ее, ни в Януша сторону. Он вообще был строг, никогда не упуская случая обратить ее внимание на какой-то случай трусоватости или прижимистости Вани. «Смотрите, сестрица, а он ведь ест сам, не делится с товарищами». Вообще-то она запрещала ему выходить с едой, даже с конфетами, со сластями и лакомствами во двор, если он не мог поделиться, Но в походах ведь он бывал с ними часто, и обращались с ним как с равным, и он вел себя достойно. Что с ним случилось на этот раз. Был ли он просто голоден? Зол? Рассеян?

Когда Януш вырос, он сам не раз возвращался к этой истории, всё еще переживая то унижение и выдвигая каждый раз новые версии.

Помидоры, по общему согласию, выбросили. Януш нарушил закон товарищества и все отвернулись от него.

Конечно, она видела, как ему больно, но должна была перетерпеть свою и его боль. Ничего ее уже не радовало: ни лес, ни прогулка, ни Влад. Увы, Джо любил долгие шутки и на обратном пути снова принялся шпынять Ваню.

Ваня о чем-то спрашивал, дергал ее за руку — она как не слышала. Но когда разошедшийся Джо усадил Януша в ёлку, — не выдержала, схватила Януша, набросилась на Джо. И сразу легко стало. Сколько раз, побуждаемая педагогикой, моралью, насиловала она себя в жизни, корежила, но не выдерживала, вырывалась на свободу, делала прямо обратное и ощущала вдруг, что так и надо было.

— С этими чертовыми помидорами, — пусть я был неправ, — ты должна была быть со мною, — всё упрекал ее уже взрослый Ваня.