Наталья Суханова - Искус

— И для меня, собственно, речь не о Петре же Павловиче — я против этих беспардонных заглядываний в чужую личную жизнь. И ведь это же не единственный случай. Наши студентки, девочки, девушки — ведь и их вытаскивают на собрания, копаются в их белье. Мы, наше поколение, не можем мириться с этими методами, мы за большее уважение к человеку и будем за это бороться.

— Посмотрим, до чего вы доборетесь. Культурный человек, с образованием, вы, в конце концов, попадёте в фельетон.

— Неизвестно ещё, кто попадёт в фельетон.

Как-то на кафедре я сказал к чему-то, да всё к тому же — к делу несчастного Сергиенко… Господи, если бы Иисусу Христу нашего времени случилось сказать: «Кто сам без греха, брось первым камень в эту женщину», она бы мгновенно была заброшена камнями, и не потому, что люди стали безгрешны, а потому, что со времён культа личности лицемерие у нас стало так всесильно, что мы бы, пожалуй, сочли жизнь без лицемерия неприличной — каждый бы даже боялся, как бы не оказаться вторым. Право, нас поразила бы наивность тех, кто опустил руки. Так вот, шёл как раз разговор о деле Сергиенко и обсуждалась по этому поводу, именно по этому, теория Фрейда и отношение к ней Ленина. Я заметил, что Ленин вопросами фрейдизма не занимался, и наш Ковалёв, вертевшийся вокруг этой темы, тут же обвинил меня в философской безграмотности. Ничего, сквитаемся, подумал я. Ковалёв говорил пятнадцать минут, и что-то очень знакомое было в его выступлении. Пошёл, покопался в библиотеке — нашёл: статья в двадцать страниц, и, разумеется, не нашего друга Ковалёва. Использовал он из этой статьи восемь страниц — тютелька в тютельку. Выступая в следующий раз по какой-то подходящей статье, я процитировал и действительного автора, и восемь страниц нашего Ковалёва. Списано, сказал я, со всеми знаками препинанья, со статьи всем нам известного автора, поэтому в выступлении я буду спорить не с Ковалёвым, а с подлинным автором. Итак, говорил ли Ленин о проблемах фрейдизма? Я неплохо знаком с работами, выступлениями и письмами Владимира Ильича и всё-таки ещё проверил себя. Нет, не писал и не говорил. Единственное место в письме Кларе Цеткин: «Неприятны теории секса. Разберусь». Так зачем нам за волосы тянуть Ленина к любой проблеме? Благо, он лысый.

Каков итог? Итог нормальный — очередное осуждение за неуважение и оскорбительные высказывания в адрес (обязательно «в адрес», где, интересно, этот адрес?) вождя мировой революции. А ведь мало в истории человечества героев, которых бы я так любил, как Ленина.

— А Наполеон? Гегель?

— Бери лучше Кутузова.

— Наполеон ли, Гегель — разрыв мысли и действия. И у Ленина мысли и действие. Стиль, близкий к Шкловскому — рубленые фразы-образы. Гегель, которому не нужна была ни революция, ни война, ни собственная жизнь — только Абсолютная Идея. И Ленин, который не закончил своего труда «Государство и революция», чтобы делать революцию.

— Что ты хочешь сказать?

— То, что говорю.

Зима выдалась в том году снежная, красоты неимоверной.

Каждый день сызрани Ксения ходила к горячим источникам за минеральной водой. Каждый день на веточках нарастало всё больше инея. В первый день они шелестели, как серебряная фольга — металлическим шелестом. Потом, при ветре, уже стеклянно звенели. В первый оттепельный день снег, раньше робко тронутый одними лишь узенькими тропками, запестрел следами к занесённым снегом скамейкам. Веточки, — каждая! — были обведены жирным белым штрихом по чуть заметному чёрному контуру. Ветви согнулись от тяжести, шаровидные, а то и с сосульчатыми бородами, и звучали они под ветром замедленным, втягивающим шумом. Снегири, синички, сойки — ещё накануне они были совсем непугливы, ошарашенные метелью и морозом — сегодня вовсю щебетали. Сетка волейбольной площадки с заметёнными снегом ячейками; кое-где проткнули их веточки, торчали обметенными снегом сосульками. Плиты дорожки там, где проходят под ними трубы с горячей водой, темнели лужицами. Позже под горячим дневным солнцем водянистый снег заледенел — сверкали верхушки тополей, крыши строений, дорожки, пригорки — всё сверкало хрустальным светом. Целый выходной день провели они с Владом счастливо в этом хрустальном царстве. Но этот же день оказался для Ксении началом долгих мучений. Дикая зубная боль обрушилась на неё.

Боль была такая мощная, что Ксения никак не могла разобраться, какой зуб так нестерпимо болит. Каждый день обескураженная молоденькая врач просверливала ей другой зуб. Немедленно подключился Януш. «Кажется, и у меня что-то с зубом» — озабоченно говорил он. Поражая всех, Януш любил походы к зубному врачу, неизменно завершавшиеся для него походом за какой-нибудь игрушкой. К её удивлению, солдатики и револьверы его не прельщали, а игрушечные машины он обычно использовал как транспорт для кукол и зверушек. «Не техник, нет, не техник» — сказал Алеша, сам талантливый инженер. «И не боец» — прибавил братец Валера.

В болезнях и лечении Януш был очень терпелив и рассудителен. Зато, когда в мороз он отказался надеть тёплую шапку, справиться с ним оказалось невозможно. Своими убеждениями он очень дорожил. «А я буду, всё равно буду так ходить! Пусть я идиот. Ну, и что вы этим докажете? Что вы этим докажете? Да, осёл! Да, упрямый! И что из этого? Ну и пусть! Ну и хорошо! Хорошо! Пусть!» Единственный раз в жизни Ксения бросилась его бить — хуже она ничего не могла придумать.

Пока она болела, — как оказалось, не по зубной части, а по воспалению тройничного нерва, — Януша из школы встречал Влад. Он уже не работал в Горкоме Комсомола. Криминальные черновики его протоколов были обнаружены, и Влада уволили «по собственному желанию» — это и в самом деле было взаимным желанием горкома и Влада. Он вернулся в свой производственный сарайчик — малевал какие-то объявления, афиши и указатели. Ещё участвовал в культурной жизни города и санаториев, выступая с чтением стихов. У Влада теперь хватало времени и на Януша, и на свои наброски, и на усиленное чтение. Объявления, афиши много времени не занимали. Почти весь день Влад был у них. Однако их с Владом почти семейная идиллия не на шутку обозлила Героя и оживила городские пересуды. Природа тоже что-то не ласкова была. Хрустальную пору её сменили злые морозы с завывающими вьюгами.

В неладный день, разминувшись с Владом по дороге из школы, Януш решился зайти за ним — Герой прогнал его с бранью от двери. Януш прибежал домой ледышка ледышкой, в слезах и соплях. Через полчаса прибежал следом Влад с отмороженным ухом. Влад ушёл жить к Джо. Мать утихомирила Героя и вернула Влада домой.

Странный был этот Герой, Владов отец, редко чем довольный, ежеминутно готовый вспыхнуть ненавистью. Неизвестно, кого он больше ненавидел — тех, кого убивал в боях, или тех, кто отдавал ему приказы. Ненавидел он и «тыловых крыс», к которым Герой относил и дезертиров, и тыловых начальников, которых поголовно считал евреями. Когда-то Ксения, ещё вхожая в их дом, усмехнулась погромным речам Героя: «А как же еврейские могилы, которые оберегал от антисемитов Влад?» Герой побагровел: «Это всё дед — мозги Владику сушил дребеденью всякою. Он вон и дочь свою назвал, как этих евреек, революционерок хреновых. Софья! Тьфу! Дурь из неё не вышибешь после папаши её. Софья, золотая ручка!»