Наталья Суханова - Искус

Пошли еще на какой-то этаж. В небольшом помещении (столовая — не столовая) на нескольких сдвинутых столах конфеты, ситро, под столами вино и водка. Здесь был и Антон Сергеевич. Говорили о войне.

— Бойцы вспоминают минувшие дни! — весело заметила Ксения, — но Антон Сергеевич взглянул на нее сурово.

В этой компании было и несколько женщин, но на них внимания не обращали. Полноправная здесь была только одна — воевала где-то, как и они.

— …кровь хлестала. Как вздохну, хлещет. Татарин был, дружили мы, не курил, две пачки махорки высыпал: одну сзади на рану, другую спереди. Стянуло — перестала кровь идти. А вывезти — куда вывезешь? Немец бьет — головы не поднять. Сосед мой так и загнулся. А я…

— Всем ребятам — награда, мне — ничего. Была такая думка, что неспроста же это… Семнадцать лет — в голове уксус бродит. Освободят, думаю, Ельню — героем, если жив буду, приеду…

— Генерал, дядя Боря, еврей, храбрый, как черт. На лошадке с пулеметом все передовые объедет. При старших, говорит, я вам генерал, а без них — дядя Боря. Знал, чем взять. А умер от наркоза…

— Уже во сне снилось, что где расположено…

Когда вернулись с Семеном в зал, музыка еще играла, но было уже пустовато — такой несуразный вечер!

— Где же они? — сказала Ксения, из одного уже упрямства. Семен, забыв свое недавнее раскаяние, добродушно посмеивался:

— Уже давно где-нибудь в теплом местечке вдвоем. Да вы…

— О-о, — сказала Ксения, глядя на часы, — поздно-то уже как! Вы меня извините, Семен, мне надо торопиться, скоро закроют метро.

— Ксения Павловна! — сказал вдруг Семен (даже отчество узнал — у Милки, что ли?) — вы не беспокойтесь, домой я вас доставлю в целости и сохранности. Не торопитесь, очень прошу, мне нужно с вами поговорить. Весь вечер собирался, да вы все о Миле беспокоились… Знаете что, выходите за меня замуж!

— Семен, да вы что!

— Я же не так, как Алексей с Милой…

— А как Алексей с Милой?

— Послушайте, через год…

Он спешил объяснить ей, как хорош для нее будет брак с ним: уже сейчас у него стипендия не меньше зарплаты инженера, а через год повышение в звании, как-никак майор, поможет ей закончить институт, с учебы срывать не будет, оставит денежный аттестат, дождется.

— Семен! — сказала с мольбой Ксения. — Ну при чем тут аттестат?

— Ну а что, что тогда? Что я, хуже других, лицом не удался?

— Ах, да не то совсем!

— У тебя есть кто-нибудь?

— Нет, Семен, я просто не собираюсь замуж.

— В старых девах останешься?

— Не знаю. Но пока я замуж не собираюсь.

— Будешь так, как Мила?

— А что такое, в самом деле?!

— Что я, хуже других? Дурной, или рябый?

— Семен, но вы же разумный человек, как вы не хотите понять, что дело не в вас, а во мне?

— Но ведь пойдете же вы когда-нибудь замуж?

— Если полюблю.

— А меня что, и полюбить нельзя?

— Да можно, можно! — уже обозленно сказала Ксения. — Но я-то тут при чем?

И потребовала номерок. Семен принес пальто, помог ей одеться, пошел провожать. На улице опять завел волынку — об аттестате, о том, что замуж все равно выходить надо, а он человек хороший, спокойный, обеспеченный, с учебы срывать не станет, а наоборот — поможет, и любить будет — еще заживут, дай бог всем. Она уже и не отвечала, поторапливала его к метро. Но у метро он взял такси.

Ехали молча. Ксения что-то даже заробела. К такси не привыкла, чувствовала себя неприлично-роскошно: не то проституткой, не то майоршей.

Семен вдруг схватил ее руки, начал их целовать, плача и покусывая.

— Перестаньте, ну что вы! — шепотом, пытаясь вырвать руки, твердила Ксения. — Вы что, с ума сошли? Шофер не обращал на них никакого внимания.

— Перестаньте, сейчас же! — сказала Ксения громче. И — шоферу: — Остановите, я выйду!

— Езжай дальше, — властно сказал Семен и снова уткнулся в ее руки (кусает, дурак! — черт знает что!).

— Остановите, я говорю!

Она принялась дергать дверцу. Шофер резко затормозил, помог ей открыть. Ксения выскочила, огляделась — было уже близко от дома. Следом выскочил Семен:

— Прошу вас! Оксана! Ксения Павловна! Сядьте в машину! Честное слово, больше не будет ничего такого!

И в самом деле — забился в угол, не лез. Когда приехали, сделал движение выйти следом, она запретила, побежала к дому.

Черт знает почему в жизни даже такие вещи, как брачное предложение и целованье рук, оказывались гораздо «нутрянее», чем в книгах, кинокартинах и даже самых откровенных рассказах. А ведь мелькнула, мелькнула мыслишка, что можно бы и перетерпеть, и вот они — замужество, обеспеченность, зависть знакомых девиц! Мелькнула, и даже обидно стало, что нужно отказать. Тьфу, пакость! И этот невозмутимый и все же презрительный затылок шофера! И эти противные, и все же любопытные — было ж и это рядом с испугом! — покусывания ошалелого Семена. А главная мерзость — ее досада, что для Алексея с некоторых пор она, Ксения — пустое место. И ведь уже не влюбленность, а только уязвленное самолюбие. И хоть и обрывала Семена, а приятно было: «Я же к вам не так, как Алексей с Милой». Какая же она, Ксения, грязная дрянь — и все ей неймется!

У этого вечера в Академии оказалось два конца: один скорый, короткий, другой — ушедший в будущее.

Первым концом было появление через два-три дня у Марфы повинной делегации. Все были растеряны: Ксения — что в каком-то куцем халатике; Милка — наверное, вину свою чувствовала; Алексей — а черт его знает, что Алексей, — не то присутствовал, не то отсутствовал; Семен — бормотал невразумительное о том, чтобы не подумали чего-нибудь, он уважает, и «ради бога, Оксана, простите!». Чай пить не стали, поспешно удалились.

Ксения страдальчески морщилась и чертыхалась, Марфа была заинтригована:

— Чего извинения-то просил? Нахальничал, что ли?

— Да предложение делал — замуж…

— Ну так что? И выходила бы.

— Что-то не хочется пока.

Марфа, конечно тут же села на своего любимого конька: как она смолоду больше свету учиться хотела, и хоть и бесилась тоже, но до бабьего рабства не доходила, глупости делала, но так, чтобы на мою голову, а не на мою шею — а замуж вышла, когда перебесилась, — хотя вру, с моим-то тоже бесилась, но не из-за того за него пошла, а что учить меня взялся, и хотя не по-моему, а по-глупому умный он был… Ну, и так далее. Загадочная баба — ее хозяйка! Есть, интересно, хоть какая-нибудь логика в том, как сочетаются в Марфе три ее ипостаси: фанатичная и так и не осуществленная жажда образования, страсти-любови и вот это себялюбие, властность ее? А разграничение Марфой умов: на верные и глупые — тоже загадочно. Не трудно, кстати, заметить, что и Ксенин ум представляется Марфе неполноценным. Не всякому по плечу, считает Марфа, знания, и обидно же ей, что не тем, кому нужно, эти знания достаются. Все же досадно как-то, когда тебя считают неумной!