Наталья Суханова - Искус

Продумав вопросы, Ксения обратилась к руководительнице семинара за разъяснениями: о законе отрицания отрицания, о законе перехода количественных изменений в качественные, о развитии, о высказываниях Энгельса во введении к «Диалектике» и в заметках восемьсот восемьдесят первого, восемьдесят второго годов. Оказалось, закон отрицания отрицания под негласным запретом, а высказывание Энгельса о нисходящих и восходящих ветвях Большого круговорота, в сущности, неизвестно, не интересует никого, не заняло общественную мысль. Как то, что еще не скоро будет выяснено, что ли? Но ведь вполне вероятно, что непременность восхождения из любого круга можно обнаружить исходя из остальных, твердо доказанных категорий!

Не только руководительницу семинара, но и лектора, и преподавателя курса истории партии спрашивала Ксения об этом Энгельсовском замечании ad voce Негели. Никто и вспомнить-то не мог. Ксении всегда казалось, что Ленин, Энгельс изучены вдоль и поперек, но чем больше спрашивала, тем больше убеждалась, что почти вся армия изучающих топчется на нескольких пятачках, оставляя целые земли за пределами внимания.

Ее расспросы имели только один результат — руководившая их семинаром маленькая пожилая женщина заинтересовалась Ксенией: предложила посещать кружок, взяться за студенческую научную работу, может быть, даже подумать об аспирантуре. Что ж, аспирантура — это было, пожалуй, как раз то, что требовалось. Вопрос о том, что такое развитие, мог быть решен тремя путями: наблюдение над тем, что вне Земли, экспериментами здесь, на Земле, и, наконец, логическими выкладками. Все это было делом многих наук, но тем и хороша философия, что ко всем ним имеет хозяйский доступ. Ну а поэзия — поэзия была хороша, пока прорыв к первоосновам сущего представлялся далеким. Дразнить и тревожить мысль, не давать ей успокоится на сиюминутном — в этом представлялась ее роль Ксении раньше. Но коль скоро сущее лежало всюду и здесь, нужно — искать. Искомое сущее и есть наиважнейшая поэзия.

Увы, исчезла вдруг преподавательница. Пришедший ей на смену молодой человек был так ограничен, что Ксения чувствовала бы себя униженной, задай она ему свои вопросы. Староста Петя Уралов сообщил по секрету, что преподавательницу уволили и здесь, и в университете, потому что она еврейка. Танька писала, что впервые ощущает свое еврейство — в их институте талантливые ребята не оставлены в аспирантуре потому лишь, что они евреи, а они даже не знают еврейского языка, так же, как она сама.

Марфа темные слухи о заговорах и вредительстве евреев смаковала. Книги, соседи и прошлое не исчерпывали ее здоровой жажды сильных эмоций. Муж Марфы от ее разговоров на темы о еврейских заговорах сильно морщился.

— Тебе бы волю, — усмехнулась Марфа, — ты бы сейчас их бросился защищать. А припомни, много их сидело там, где ты?

— Там этим не интересовались. А вообще-то не мало. Так же, как поляков, латышей.

— А цыгане там не сидели?

В разговор вмешивалась Ксения:

— Даже если бы действительно были какие-то национальные заговоры, то и тогда разжигать вот такую, как у нас сейчас, национальную рознь — вредительство, хуже любого заговора.

Марфа усмехалась, муж ее покашливал и отмалчивался.

Непонятно все это было.

— Что же тут непонятного, — возражал «умудренный контра» Людвиг. — «Разделяй и властвуй». Лозунг не новый, но все еще очень действенный.

И о негласном запрете «закона отрицания отрицания» имел Людвиг свое суждение:

— Значит, не в чести нынче этот закон? Ну, это тоже понятно. Если такой закон продолжить вперед, то получится, что и коммунизм со временем себя изживет.

— А это так важно?

— Вот те на! Для строителей-то коммунизма, которые должны жертвовать всем, вплоть до жизней, своих и чужих? Коли коммунизм для вас, как царствие небесное для верующего — неужто и тогда не важно? А если вы еще и пророк и водитель народов! Чем бессмертнее то, что вы построите, тем память о вас бессмертней. «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его». Ну и вообще неприятно, что ты к чему-то стремишься, жизнь кладешь, а оно пройдет, минет.

— Но почему? Важно, что придет на смену.

— Вам что же, совершенно чужд финализм?

— А что это такое?

— Ай-яй-яй, стыдно гуманитарию. «Финита ля комедиа» — слышали? Финал — завершение, конец. В данном случае, счастливый, величественный конец — рай, коммунизм!

— Я же диалектик. Диалектик-материалист.

— И — не скучно?

— Да уж, во всяком случае, интереснее вашего финализма.

И, раз уж зашел такой разговор, еще одним она поинтересовалась. Как-то в разговоре с той же руководительницей их семинара она рассказывала насчет сеанса гипноза, на котором побывала с Суреном в Джемушах, и что усталый спокойный гипнотизер объяснил гипноз воздействием биоволн. «Такое объяснение сейчас считается неправильным, — сказала маленькая женщина, — гипноз происходит на уровне второй сигнальной системы». «А когда мать спит, но просыпается при малейшем беспокойстве ребенка?». — спросила Ксения. «Она ведь не совсем спит — рецепторы чувств не отключены, но они не волны воспринимают, а малейшее движение ребенка», — сказала преподаватель. Что думает по этому поводу Людвиг, хотела знать Ксения.

— Вы, как в сказке — знаете? — о трех вопросах: испытываете меня, — смеялся он.

— Третьего вопроса не будет.

— И на том спасибо. Ну, и оное, в общем-то, понятно. Приняв теорию неких волн, электрических или биологических, мы уже — рукой подать и от метемпсихоза. И метемпсихоз для вас внове? Ну и ну! Метемпсихоз — переселение душ, индусское верование.

И — целая лекция (кое-что она, правда, знала по «Ведам») об индуизме, о йоге и даже о некой стране Шамбала, которой нет ни на одной карте, но о которой не только азиаты, но даже художник Рерих — и Рериха не знаете? — говорит как о реальной стране в недоступных горах, надежно огражденной от тех, кто пытается в нее проникнуть. В Шамбале живут люди, ставшие как боги, могущественные и мудрые, летающие на аппаратах, еще не доступных нашей науке. Есть даже легенда, что после первых ленинских декретов — об отмене частной собственности, о мире и земле — посланцы страны Шамбала выразили Ленину свое одобрение.

— Ну вот, одобрили же, — сказала рассеянно Ксения.

Нет, Шамбала ее не интересовала. Как, в общем-то, ничего не изменило бы в ее жизни и существование рая. Рай — пожалуйста, но ей некогда, ей другое нужно.

Первого мая дождя, славе богу, не было.

Репродукторы гремели со всех: углов. У Никитских ворот, на улице Герцена народу было уже битком, но вся эта людская масса, с портретами, транспарантами, флагами, никуда не сдвигалась. Всё это бродило, переплескивалось от круга к кругу, танцевало, болтало, играло, пело, знакомилось, заигрывало, смеялось. Юристы в этой толпе отнюдь не были самыми веселыми. Правда, у них, единственных в Москве, сохранился джаз-оркестр, но все-таки это было самое утро Первомая, самое начало праздничной демонстрации — и оркестр играл «Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна». Энтузиасты пели, но жидко и разноголосо. Зато рядом, там, где стояли консерваторцы, пели здорово.