Наталья Суханова - Искус

Впрочем, все шло гораздо лучше, чем можно было ожидать. Инглиш-красавчик представил ребятам Ксению, словно знал ее давным-давно: студентка юридического института, отличница (?!), спорщица, спортсменка (?!), сестра его товарища. А самого его, кстати, звали Виктором: но уж конечно не Витя, Витек, а Викто́р, с ударением на втором слоге.

Некоторое время к ней, как к человеку в компании новому, были внимательны — объясняли всякие всякости. Невысокий, носатый, некрасивый показал на парня, который пел:

— Это у нас лирик-бандурист.

Тут же кто-то, в свою очередь, представил его самого:

— С этим будьте осторожны — он психоаналитик фрейдистского толка.

«Младоэрудиты», — отметила насмешливо про себя, Ксения, уже решившая, что будет держаться совершенно свободно и независимо: какое ей, в сущности, дело до них, до того, что они о ней подумают в этот единственный, — уж она позаботится, чтобы единственный, — общий вечер!

— Мы идем вот к этому баловню судьбы и женщин, — о парне с негроидным, хотя и светлым лицом, — друзья его зовут Боба, почти Бэби.

— Она его будет звать, конечно, Борис!

— А вас изволите звать: Виктор́?

— Можно. Так яснее, что я победитель.

— Женских сердец?

— Ну, это слишком легкие победы! (А все-таки он мальчишка — опять этот хитроватый взгляд!). Разумеется, я говорю не о вас.

— Это он вас испытывает, — говорит носатик-психоаналитик.

— Проверяет металл на прочность?

— Вот именно.

— И не скучно: металл, прочность, победы?

— В зависимости от материала, — откликается аристократ.

— Ну что вы! — подхватывает аналитик. — Если бы еще можно было девицами выкладывать или хотя бы выстилать литейные ночи, он бы вообще никогда не соскучился!

— А так, бедненький, утомлен?

— Не очень! — смеется красавчик.

— А есть у вас в компании человек, в которого стоило бы влюбиться?

— И у вас повернулся язык — «стоило»?

— Приношу извинения: был бы смысл!

— Боба уже занят. Лирик-бандурист? — перебирает носатик.

— В Лёньку нельзя, — возражает Борис. — Он оскорбительно относится к женщинам: все они для него только сестры во Христе.

— Пошляк! — это уже лирик-бандурист. — Само твое существование — чтоб ты знал — оскорбительно для женщин, ты не видишь в них человека!

Ксения — Виктору:

— А вы?

— Женщина больше, чем человек — если она действительно женщина!

Квартира, в которую пришли, была огромна. И комната, где собрались веселиться, словно специально создавалась для таких сборищ. Огромная тахта и тахта поменьше, пианино, телевизор с водяной линзой, огромный стол, внушительный буфет, дюжина стульев и кресла пытались освоить эту комнату, и все-таки она все еще была пуста и просторна, так что хоть спектакли для зрителей в ней играй.

Психоаналитик представил Ксению девочкам, хлопотавшим у стола, и одна из них, миленькая и полненькая, всплеснула руками, и все рассмеялись, но когда Ксения попросила Виктора объяснить, в чем причина, он только улыбнулся. Ну, ясно, пухленьким девицам очень нравятся такие вот — неброские, интеллигентные, язвительные парни, хотя совсем неизвестно, есть ли у этих красавчиков что-нибудь за душой, чтобы держаться этакими аристократами. В порядке особой милости они иногда откроют свои ровные, прекрасные зубы: «любуйтесь, если так нравится», а резкие короткие морщинки в углах рта будут свидетельствовать, что такому вот аристократу не так уж и весело — есть в «аристократах духа» более победная, затаенная, но не так чтобы очень, грусть. А может быть, это и не грусть вовсе, а дело, категорический императив. Или даже скепсис. Ах, уж этот очаровательный, неотразимый скепсис! И все же ей было приятно, что пухленькая непритворно испугалась ее.

Уселись за стол.

— Что вы будете? — спросил Ксению Виктор.

— Все равно, можно водку.

Уж если она влезла в чужую компанию, то хотя бы жеманиться и закатывать глаза не будет.

Танцевать ее пригласил психоаналитик — ну, носатый, просто маленький Мук.

— Вы чья? — спросил он шутливо.

— Ничья.

— «Да, ты ничья, и ты ничьей не будешь. Так вот что так влекло сквозь бездну грустных лет».

— Это чье?

— «Я ничья. А это чье?» — засмеялся он. — Это Александра Александровича.

Потом Боба пел за роялем:

Все подхватывали: «Так поцелуй!» — и умолкали.

В наступившей паузе, томно прикрыв глаза, сквозь страстно стиснутые зубы взывал Боба:

И все снова подхватывали:

И опять пили, и опять пели, и опять танцевали. Виктор смотрел какие-то книги, пухлая Лидочка хотела его пригласить, но он усадил ее рядом, полуобнял, и та, похоже, была счастлива.

«Ну, я, кажется, здесь уже совсем лишняя», — подумала Ксения и только ждала удобного момента улизнуть, но ее — в первый раз за вечер — пригласил Виктор, словно угадал, что она собирается рвать когти. Он был серьезен, танцуя с ней, и это показалось ей почтительностью. Она была тронута и сказала:

— Я боюсь, не нарушила ли я ваши планы.

— Ну, когда у меня есть планы, нарушить их трудно, — сказал аристократ, и без улыбки это прозвучало почти грубо.

Ксения разозлилась, но не нашла, что ответить.

В первый раз Виктор появился в суде, где Ксения проходила практику, во время судебного заседания. Ксения вела протокол, и едва ли кто-нибудь заметил, как она покраснела в темном своем углу.

Дела были будничные, короткие, судья с заседателями совещались на месте, выносили приговор и после того, как входили новые заинтересованные и свидетели, принимались за следующее дело. Виктор тихонько сидел на задней скамье.

В перерыве он расспрашивал ее о делах, о суде, расспрашивал, то и дело пришлепывая нижней губой верхнюю, но нет-нет и улыбался ей этой странной своей улыбкой — открытой, но в скобках жестких, волевых щек — неплохая улыбка, трогает чем-то. Ксения рассказывала, объясняла, но все не могла взять нужный тон, потому что не понимала, в чем причина его интереса. Если это внимание к ней, к ее работе, можно бы рассказать о действительных трудностях этой профессии. Если любознательность человека, попавшего на экскурсию, — можно с легкой иронией. Если любопытство зеваки — нужно вообще посуше: не терпела она этот род публики, падкой на страшненькое и грязненькое. И еще одно — не очень-то она любила будущую свою профессию, не очень-то ей хотелось тратить на нее жизнь, и от этого тоже раздражали его вопросы, подразумевавшие полную ее осведомленность и заинтересованность в обширном хозяйстве правопорядка.