Наталья Суханова - Искус

Им повезло — с первого же звонка они наскочили на компанию и были приглашены.

— А, влюбленные пришли, — встретили их.

Компания была небольшая, уже утомленная праздниками. Танцевали мало, шутили вяло. Лирик-бандурист отсутствовал, зато была его очаровательная девочка. Она делилась с Бобом и аналитиком своими сомнениями в любви лирика: что он, мол, видит ее совсем не такой, какая она есть, и не желает видеть ее реальную, просто он «твердит» ее, как запавший в голову мотивчик, а в одно прекрасное утро проснется и даже не вспомнит — он человек увлекающийся, в этом все дело, а настоящей любви у него нет. Ребята утешали ее с явным удовольствием — кому же не приятно утешать такую девочку! Они пылко возражали, что это не та аналогия (младоэрудиты!), девушками бандурист вообще не увлекается, они для него просто-напросто «сестры во Христе» (любимый повтор!), а уж если он влюблен, значит — на полном серьезе, а что он такой ненормальный — может исчезнуть посреди вечера, а потом уже ночью явиться к ним в дом и сидеть на лестнице, пугая запоздалых жильцов, так что с него взять, на то он лирик-бандурист и «трансатлантическая гнида», — но он любит, руку на отсечение, любит!

«Трансатлантическая гнида» — неплохо, вполне применимо и к ней, Ксении: гнида, которая мыслит вселенскими категориями. Девочка не хотела утешиться, упорствовала: нет, нет, она не сомневается в искренности лирика, просто он завтра проснется и так же искренне… Но до этого Ксении уже было очень мало дела. Все меньше слышала она других, все меньше видела их. Она только оборачивалась к двери, когда входил он. Молча шла танцевать — и слабость, и озноб были в ней, и его руки тоже дрожали, и тут, на виду у всех, прижаться друг к другу было уже невозможно. Они были скромны, как никогда за последнее время. Но танец кончался, а Виктор ее не отпускал, держал за руку, чтобы не пригласил кто-нибудь другой. Аналитик прошел мимо и усмехнулся. Бог с ним, с аналитиком, и с той первой женщиной, бродящей в ночи — Ксения хотела раздувать костер для Виктора, встречать, ждать его.

Когда снова собрались все за стол, их даже не позвали, оставили танцевать в этой комнате.

— Создают условия, — сказала хрипловато Ксения.

— Вы все еще думаете, что мы играем?

— Нет, уже не думаю. Здорово бы посмеялись они над нами, узнав, что мы разыгрывали их, а доигрались сами. Для них это началось на добрый месяц раньше, чем для нас.

— Для меня тоже.

Он ставил и ставил раз за разом одну и ту же пластинку. Из той комнаты взмолились:

— Поставьте что-нибудь другое!

— Неужели любовь так однообразна?

— Танцуйте наизусть!

Они молчали. Опуская голову, Ксения чувствовала, как Виктор касается губами ее волос.

— Э, вы там не умерли?!

— От блаженства, — прибавил кто-то.

Крикнули, но входить не стали. А могли бы войти. Они просто сидели, упершись друг в друга костяшками ослабевших коленей, взявшись за руки — он, глядя на нее, она, с трудом взглядывая и улыбаясь.

Собрались уходить раньше других. Рассеянно попрощались. Вышли в холод и морось ноябрьской ночи. Во всем городе не было места, куда могли бы они забиться. Он держал ее руку в своей, так что ее локоть торчал под его локтем — невероятно смешившая ее раньше «фигура». Но сейчас не до смеха было. Свернули в подъезд, где пахло людской и кошачьей мочой. Но в доме веселились, на лестницу то и дело выскакивали распаренные, весело кричащие люди. Вышли, приткнулись к глухому каменному забору. Мимо шли люди, оглядывающиеся на них.

У Яузы, еще более одинокой и темной, чем осенняя Москва-река, — Яузу даже фонари освещали маленькие, так что и масляные мазки на реке были, как запятые, — спустились они к воде. Здесь и ступени, и закуток были небольшие. Вблизи различалось, что это не черное масло, а тонкая, холодная вода. На воду падал редкий, мелкий снег. От камня и реки несло настоявшимся холодом.

Виктор держал ее за руки, как почти весь вечер. Сейчас, утративший насмешливость, которая была его блеском, замерзший, пожелтевший, он был обыкновенен, неловок, неуверен. Они уже знали, что будут целоваться. И медлили.

Губы, которыми он коснулся ее лица, были жестки и холодны. И когда наконец его губы нашли ее рот, они показались ей мальчишески-неумелыми. Жестче Суреновых.

Они тряслись от холода и целовались так, словно это было обязанностью и долгом. Они не были намного теплее этой ночи и не могли не замечать этого.

Он проводил ее и в закутке у квартиры на прощанье еще раз поцеловал.

И когда она добралась наконец до своего дивана в квартире Марии Стефановны, ничего не способна она была ощущать кроме промороженности, усталости и легкого раздражающего страха, захочет ли он целоваться с ней еще.

Им казалось, что они стали теперь больше мерзнуть. Едва пройдя немного по улице, искали какой-нибудь ниши, подворотни — согревали друг другу руки, грели губами лицо, приникали друг к другу. Они вздрагивали от этого беглого жара, и от накопленного холода кирпичной кладки, и от ледяной сырости воздуха. Входили в подъезды, стояли в углу у неработающего лифта, у лестницы в подвал. После улицы казалось вначале тепло. Распахивая пальто, Виктор прижимал ее к себе, и она, сладко слабея, поднимала навстречу поцелуям слепнущее лицо. Когда визжала и хлопала входная дверь и мимо них с пугливой торопливостью звучали шаги запоздалых жильцов, она только прятала лицо у него на груди.

Пробовали они стоять и в доме, где жила теперь Ксения. Казалось бы, чего лучше. В тихий закуток у лестницы кроме их квартиры не выходило ни одной двери. Подъездная дверь хлопала, впуская жильцов, но все они поднимались вверх. К тому же это был дом благоустроенный. Батареи на площадках нагревали лестничную клетку до полного благоденствия.

Однако, может, их голоса были слышны в квартире, или просто, запирая наружную дверь, жильцы хотели обозреть подходы, только соседи то и дело выглядывали на площадку. Не оборачиваясь к открывающейся двери, Ксения бодрым голосом «заканчивала» какую-нибудь якобы начатую фразу и только потом с приветливой улыбкой оглядывалась. Виктор же от злости и неловкости выглядел в эти минуты очень аристократично: окаменелость, едва смягчаемая едва заметным кивком — Людвиг, да и только!

Начала выглядывать по вечерам на площадку и Мария Стефановна:

— Добрый вечер! Дверь запирать, Ксюша, или вы скоро придете? Не застаивайтесь — пальтишко у вас легкое, а здесь очень сквозит…

И разговоры — тем же вечером или назавтра, голосом нетвердым и неуверенным:

— Я почему-то всегда чувствую, Ксюша, когда вы здесь стоите… Вы очень подолгу стоите на площадке с этим молодым человеком. Смотрите, не схватили бы ревматизм. Любовь проходит, а болезни остаются… Что же вы делаете так подолгу? Не поймите меня неверно, я не хочу соваться в ваши дела, но смотрите, девочка, чтобы он не стал вас меньше уважать.