Наталья Суханова - Искус

Она улыбалась через силу. Виктор был желт и вял. Танцуя, он прижимал ее к себе и целовал в волосы, но лицо его оставалось утомленным и рассеянным. Потом он и вообще отыскал какую-то книгу и сел в углу, листая ее. Хоть плачь. Но не сцену же устраивать! И поплакала она позже — на диване у Марии Стефановны, ночью, беззвучно, как и подобает у квартирных хозяек.

Через неделю она все же не вытерпела, отправилась к нему в общежитие, и пока кто-то передавал Виктору, что его ждет на проходной девушка, Ксения представляла на его лице недовольство, представляла, что он попросту велит сказать, будто его нет, представляла, что его и в самом деле нет, а он где-нибудь в веселой компании. Она не могла не вглядываться в лица пробегавших девушек, не могла не представлять их рядом с Виктором… Вот эта, по-настоящему красивая, со строгим и мягким лицом — такими особенно восхищаются после чердачных ласк. Или вот эта, с бойким, быстрым взглядом — такая, пожалуй, и в кровати окажется ненароком, а потом ребенок, долг, тоскливо, а никуда не денешься. Возможно, ему втайне даже и нравятся такие, восхищался же он той ловкой девицей, прятавшей любовника в двух шагах от заботливой, строгой матери, нравился же ему быстрый, хитрый ее смешок!

Но едва появился Виктор, — явно обрадованный, — и ей уже казалось странным, как это она могла думать, будто кто-то кроме нее способен ему понравиться. Вахтер придирчиво, со всех сторон оглядывал ее паспорт, взглядывал косо и в упор на нее, и, наконец, нехотя, глядя в сторону, пропустил. Но вот с точно такой физиономией вахтер принялся мусолить другой паспорт, другой пропуск, и она поняла, что просто работа у него такая, не то по его характеру, не то, напротив, — не по характеру, вот почему он так брезглив и никак не может решиться пропустить очередную сомнительную.

Странная эта дорога меж лестницами — асфальтированная, зигзагами — словно это не дом, а город под землею, как в той детской сказке. Виктор в редкие минуты безлюдности успевает ее клюнуть-поцеловать. Где-то здесь двоюродный братец Севка — но бог с ним, не до него. Теперь это уже больше, чем детскую сказку, напоминает ее собственный сон о подземелье, из которого выйти нельзя — но если с любимым, то можно и не выходить. Однако и сейчас ей кажется, что тот сон был острее ее действительного, теперешнего счастья. А вот и двери кают этого подземного, неизвестно куда плывущего корабля. Запах в комнате, какой бывает только у ребят, у мужчин — не то запах перхоти, не то мужского их одиночества. А куда же девается этот запах, когда они женаты, в семье? Смывается, выстирывается или растворяется в запахе женском, семейном?

Соседи Виктора поспешно исчезают из комнаты, но даже поспешно исчезающие, они словно полусонны — не то от занятий, не то тоже от этой самой изолированности. Один из них возвращается за учебником, забытом впопыхах — и беглый, живой, любопытствующий взгляд с лица, все еще сонного и замедленного. И у Виктора тоже эта смешная сонная растрепанность волос и какая-то припухлость лица — воздуха им, что ли, не хватает? Виктор раскрывает форточку, и достоверный, хотя и черный, и пустой какой-то, как поздне-осенние реки в городе, воздух входит в этот муравейник, где ворочаются в своих клетушках мальчики-куколки, в этот комбинат, где выпекаются инженеры.

Виктор исчез с чайником, и она рассматривает с улыбкой вымпел лучшей комнаты этажа. Ах, боже мой, думала ли она два года тому назад, что придет в сей странный комбинат не к Севке, а к раздражившему ее, — почему, интересно, так уж раздражившему, — инглиш-красавчику? Севка, помнится, неодобрительно удивился: «красавчик»? Перед тем шел еще спор ни много ни мало о смысле жизни, и Ксения была сосредоточена на парне с пепельно-горячими глазами, тосковавшем по высоким целям. Как-то она вспомнила, спросила о нем Виктора, и он ответил, с усмешкой пожав плечами, что парень давно уже отчислен — по совершенной несостоятельности. Легкая ревность к ее интересу и памяти? Да не для ревности ли она его и спросила? Маленькая проба — и уж очень безусловная реакция: интеллект интеллектом, а эти штучки срабатывают «железно», вот почему, наверное, простейшие амебы-девицы прекрасно управляются с интеллектуалами, а интеллектуалки, изыскивающие что-нибудь поновей, дают досадные осечки. Но именно поэтому в такие игры всерьез она не играет. Гордость не разрешает. А может, не в гордости дело. А в страхе перед риском? Или еще проще — в неумении, в неуверенности, в тупом «будь что будет»?

Виктор возвращается с чайником и булкой — такой сияющий, что ей становится совестно за свои приценивающиеся мысли. Она не очень настойчиво порывается помочь ему «накрыть на стол». Он велит не мешать. К тому времени, как приготовления к чаепитию закончены, она листает его учебник по горному делу.

— Флотация это не то, что флуктуация? — невинно спрашивает она.

— Флотация — это обогащение полезных ископаемых с помощью воды. А флуктуация… что такое флуктуация?

— Ну, — важно начинает она, уже зная, что будет нести чушь, — флуктуация, или фруктуация, или флюкстуация…

Виктор исходит от беззвучного хохота:

— А что еще знает мадемуазель?

— Марк-шнейдер!

— Не шнейдер, а шейдер. Маркшейдер. Между прочим, жена металлурга должна разбираться в подобных вещах.

От удовольствия она даже краснеет.

— Да-да! Это я о вас говорю, сударыня. И нечего притворяться, что вы меня не понимаете!

Какой он простой и близкий в этой своей комнатушке, где его запах, его шлепанцы, его форменная тужурка, его узенькая кровать и скомканная подушка. По вечерам он играет в сильную личность, чуть ли не в дворянина. Но он просто способный и упорный, трудно живущий мальчик.

Ни Маргарите, ни Людвигу Виктор не понравился.

У Маргариты пили чай, вежливо беседовали, шутили. Но когда Ксения заглянула несколько дней спустя, Маргарита просто промолчала, ничего не сказала о Викторе. Можно было бы прямо спросить, но зачем — и так все ясно. Да и, в конце концов, Виктор — это ее, и никого другого, дело.

— Ну, как тебе Маргарита? Правда, красивое лицо? — спросила Ксения Виктора.

— Знакомят, спрашивают, — сказал с не очень приятной улыбкою Виктор, — и остаются довольны, если — нет.

— «Знакомят», «спрашивают» — это я или вообще женщины в их тупой массе? Ну, а если оставить в стороне эти глупости — красивое ведь?

— Четверть века назад, наверное, было красивое.

— Ну ясно, мужской потребительский взгляд. Сродни тому, каким смотрят некоторые ценители на скульптуру: Венера Милосская для постели тяжеловата и нос длинноват — в журнальчиках девочки бывают получше.

— Но ведь и правда тяжеловата… для постели, — хохотнул Виктор. — Я — о Венере. Достоинство потребителя уже в том, что он откровенен. Не испорчен предвзятым мнением. Да ведь и все-то искусство выросло из секса.