Наталья Суханова - Искус

— Есть ходатайства до начала судопроизводства? — спрашивала судья у разводящихся супругов и, ошарашенные необычным словосочетанием, они мямлили:

— Что же… какие там…

Зато когда всё, что нужно для развода, было соблюдено и оставалась одна формальность — еще раз спросить о примирении, супруги начинали волноваться, каждый по-своему.

Мужчина думал, что в нем нуждаются:

— Еще раз на примирение согласиться, то она меня голым и босым оставить! Она, конечно, при мне работает только пять лет. Она к человеку ходить. Нужно же человечество иметь! Я только из-за этого пью — на почве нервности.

— Говори-говори! — кивала презрительно жена. — Теперь, конечно, можно говорить. Избавьте меня от своего мужа, чтобы я могла воспитать ребенка!

— Товарищи истица и ответчик, отвечайте на вопрос по существу!

Но «по существу» для суда и «по существу» для тяжущихся — разные вещи. Им не просто развестись, им нужно было слово, — кто прав, а кто виноват. А ведь даже в простейшем уголовном деле и то не всегда поймешь — хотя бы кто же кого убил все-таки. Юридическая практика в том и состоит, видимо, чтобы отучить докапываться до сущности. Только копни — и тут же запутаешься, и уже ничего не «постановишь». Какое там: «суд постановил»! Кто должен отвечать — вот самое большее, быть может, что можешь ты решить.

На маленькой сцене районного суда пьесы одноактны, сменяют одна другую без перерыва… «Посовещавшись на месте, суд определил»… И — новые лица.

Юрисконсульт пищеторга поддерживает иск о взыскании с кладовщика стоимости недопоставленных консервов. Он бойко докладывает:

— Товар не был оприходован… Нарушено правило приемки — первейшая обязанность кладовщика!

Кладовщик крякает так громко, что судья делает замечание:

— Матвиенко, вам дадут слово, помолчите!

Теперь Матвиенко, опустив лицо в ладони, только бормочет неразборчиво:

— Ай-я-яй!.. Ах ты, боже мой!.. Ах ты, грех!

Юрист продолжает бойко:

— Первейшая обязанность — акт об установлении расхождения.

Судью, чувствуется, раздражает бойкость юриста, за которой она подозревает некое передергивание. И в Ксении тоже недоверие к его бойкой говорливости.

— Я полагаю… — говорит юрист.

Судья прерывает его:

— Ваши соображения меня не интересуют. Меня интересует документ. Есть договор о полной материальной ответственности кладовщика? Нет? На каком же основании предъявляется ему иск?.. Вот я и хочу посмотреть «по своей природе»! Товаровед обязан присутствовать при вскрытии вагона?.. Были ли аналогичные взыскания?

— Вызовите представителя горторготдела, если вы сомневаетесь в моей компетенции.

— Нам нужнее бы положение о кладовщиках.

— Не все регламентируется. В силу сложившихся обычаев…

— Вы встаньте, во-первых, а во-вторых — короче! А то всё такие говоруны: что ни вопрос, то лекция… Ответчик, есть вопросы к представителю пищеторга?

— Кто? Я? — вскакивает Матвиенко. — Это! Когда какой-нибудь кладовщик был на вокзале? А?

— Вы иск признаете? — обращает его к сути вопроса судья.

— Нет! Никак не признаю! У него язык нечестный! Да ничего подобного ведь! Да это же знаете как — это же механика зловредная!

— Матвиенко, короче, по существу, — строжится судья, но чувствуется: ему она доверяет больше, чем юрисконсульту.

Матвиенко излагает. Но судье, видимо, уже ясно. Она вдруг перебивает:

— Матвиенко, а Матвиенко, за что вам выговор зимой объявили?

— Я ж не знаю, за что.

— Вы обжаловали?

— Да куда ж его жаловать!

— Как же вы, член партии, так легко согласились?

— Я в месткоме был — они посмеялись: за плечами его ж, мол, не носят, выговор.

— Если бы вы поехали на вокзал, кто должен был остаться на складе?

— Да никогда! Некому ж! Если бы предписание! Тогда бы закрыл. А так — как же? Все время отпускаю, все время нахожусь… Так я подписываю то, что я принял, голубчик мой! …Не знаю, как по закону. Никогда на вокзале кладовщик не присутствует…

— Дело слушанием отложить, — решает судья.

Виктор приехал и разыскал Ксению в городе как раз тогда, когда она меньше всего имела времени терзаться мыслями о нем. Уже и тело ее к этому времени отдохнуло, и отдохнул мозг, и ушла из сердца прежде почти постоянная ныть, маята.

Поселился Виктор у каких-то дальних родственников, но приходил к ней только вечером. Пока Ксения трудилась в коллегиях и судах, он мотался по городу, ездил к заводам, смотрел кино, пропадал в краеведческом музее.

— Что тебе, металлургу, в музее? — насмешливо интересовалась Ксения.

— А прохладно там. И утешительно, как на кладбищах — все прошлое в три этажа умещается.

— Боишься, что тебе мало места оставили?

— Не боюсь, но проверяю, — и хитрые глаза, и жесткие морщины на улыбающемся юном лице.

Обедали они вместе: в ресторане на вокзале или в центральном кафе — только там и готовили прилично. В конце узкого зала в центральном кафе висела на торцовой стене большая картина-репродукция «Запорожцев». За соседним столиком дама объясняла простоватому сотрапезнику, что центральное место картины и замысла — бочонок. Помадное сердечко губ она оттопыривала, втягивая осторожно кофе, и мизинец тоже оттопыривала, и Виктор и Ксения усмешливо переглядывались.

Их вообще смешили всякие мелочи: надпись в мясном отделе — «Фарш мелется из мяса покупателей», вывеска — «Проводольственный магазин». Они чувствовали себя столичными туристами в провинциальном городке. Но это только на прогулках. В суде ощущение столичности или провинциальности не имело смысла, не имело материала: это уже была жизнь, и Москва книжная, Москва эстетская казалась рядом с ней бледной, искусственной.

Виктор хорошо, с сопереживанием, с честолюбием за нее, расспрашивал Ксению о ее стажировке, рассказывал и о своей летней практике. И теперь, когда они были серьезны и любящи, Ксения тоже слушала его с интересом и сопереживанием.

Как двое, у которых нет больше тайн друг от друга, вспоминали они самое начало знакомства, самые первые, еще вчуже, со стороны, мысли друг о друге. Она призналась, что долго звала его про себя «инглиш-красавчиком», «аристократом», «болтуном». «Аристократ» — он был даже польщен этим. Ксения насмехалась: а как же афоризм «все великое анонимно» и как там насчет ненужности постаментов? Аристократ, заявил он твердо и даже серьезно, всегда работник, вспомни Болконских, особенно старшего. Когда не работают — вырожденцы. Бородулины же и в самом деле аристократы, в самом подлинном смысле этого слова. Все предки в обозримом прошлом — инженеры. Что касается анонимности, то подлинный аристократ анонимен: это родовая фамилия, это имя родовое. И анонимны изобретатели, самые великие, вроде автора колеса. И он, Виктор Бородулин, да будет вам известно, сударыня, не желает оставлять в веках свое личное имя, он выше этого. Он хочет сделать как можно больше, но не опустится до вымаливания посмертных почестей, памятников, постаментов. Да, интеллигенты — соль земли. И так далее, и так далее — гимн инженерам, гимн себе. Шутливо, но и не совсем.