Наталья Суханова - Искус

Танцы проводились на втором этаже Дома культуры. Был электрический свет, но тусклый, не то от малосильных лампочек, не то оттого, что не в полную мощность работал поселковый движок. По двум стенам длинного зала сидели и стояли девушки, одетые и обутые тщательно, с платочками в руках. Ребят оказалось совсем мало, и все они почему-то находились на невысокой сцене, где громоздились собранные из зала лишние стулья, где восседал улыбающийся, но важный баянист. Баянист играл тоскливое, что играется обычно на танцевальных вечерах: «Дунайские волны», «На сопках Манчжурии», жалобные вальсы, танго и фокстроты. Бальные танцы тоже игрались — тогда уж парни и вовсе в зал не спускались и девушки танцевали друг с дружкой. Только у Полинки на краковяк оказался кавалер — высокий, оскаливающий в улыбке крупные белые зубы. Кажется, был он немного под градусом, веселился сам и веселил всех вокруг: голенасто выбрасывал ноги, не вовремя подхватывал и кружил Полинку, да так, что она отрывалась от земли, и не вовремя и неожиданно выпускал ее из объятий, так что она чуть не падала.

— Батов, не дури! — колотила она его по плечам, когда он снова подхватывал ее кружить. — О ручищи-то!

Но колотушки были ему как об стенку горох. Он ее, притворно ругающуюся, совсем завертел и задергал и при этом приговаривал что-то вроде:

— Будем знакомы: Михай-медведь!

— О, точно! Медведище! Ломыга!

Но глаза у него были не медвежьи, а рысьи — светлые, хищные. И лицо — хрящеватое, хищное. И ноги, и руки, и тело — худые, но с крупными сильными суставами.

На танго Ксению пригласил практикант-ветеринар, тот самый, что нравился Полинке. Этакий красавец-киноактер. Ему явно глянулась Ксения. Его ухаживания и трудно скрываемая досада девиц тешили Ксению. И даже жаль было, что сердце ее занято и что она не может завладеть как следует этим симпатягой.

Едва ветеринар подвел Ксению к месту, ее снова пригласили: и это здесь, где ребят даже не один к десяти, а один к тридцати, наверное! Она танцевала то с одним, то с другим. Практикант-ветеринар еще раз с нею танцевал под ревнивые, искоса, взгляды Полинки. А потом оставил попытки. Все законно: такой симпатяга, естественно, несколько ленив в своих притязаниях. Рано или поздно его женит на себе не обязательно молодая, но энергичная особа. При этом она уготовит себе нелегкую участь — быть постоянно настороже, чтобы другая энергичная особа не увела его от нее в свою очередь.

Так танцевала Ксения, и было ей весело, несмотря на тоскливые мелодии, тусклый свет, серый некрашеный пол и недобрые взгляды девушек. В конце концов место возле нее отвоевал некий Гена, блондинистый, сухощавый юноша, слесарь местной промартели.

Полдороги с танцев они шли вчетвером: практикант с Полинкой и она с Геной. В свой переулок Ксения хотела подняться одна, но Гена этого не допустил. Господи, как они увязали в немыслимой, засасывающей грязи!

— Меня скоро засосет по горлышко! — стонала Ксения.

— Как в том анекдоте? — откликнулся Гена. — Не слышала? Христос идет по этому, как его, морю…

— Не морю — озеру, Генисаретскому.

— За ним двенадцать апостолов — след в след. Все идут по водам, один Павел проваливается. Петр Христу: «Иисусе, Павлу по колено». Иисус молчит. «Иисусе, Павлу уже по грудь!» Христос не оборачивается. «Господи, ему уже по горлышко! Он уже тонет!» — «Вольно же ему было выдрющиваться, — говорит Христос, — шел бы, как все, по камушкам!»

— Вольно же ему было выдрющиваться — шел бы, как все, по камушкам, — повторяет со смехом Ксения. — Но где же камушки?

— А вот, — протягивает к ней руки Гена.

— Это что же, здесь в порядке вещей доносить девушек до дому на руках?

— А что, в столице в порядке вещей переносить через лужи парней? — тут же откликается он.

Нет, совсем неплох этот Гена. Даже очень. Загвоздка, однако, в том, что она уже напрочь занята. Впрочем, не будь она так занята, бескорыстна и беззаботна, возможно, и нравилась бы всем им гораздо меньше.

Телеграмма о приезде Виктора опередила его всего на шесть часов. И эти часы провела Ксения в острой до тяжелого радости. Поезд приходил поздней ночью, и она уже за час бежала к вокзалу, выворачивая ноги на глызках. По обе стороны улицы — глухие спящие дома. Неуютный, с качающимися фонарями, переезд единственно тем и приятен, что в любую ночь в маленькой будке у шлагбаума не спит человек. На вокзале керосиновая лампа: после одиннадцати движок не работает. И сонно, и томительно всем кроме Ксении. И всем, и всему здесь она чужая со своею радостью. В залике душно. На улице тянет холодным, диким ветром. Ночь вокруг пристанционного фонаря — первобытная, не людская. Уж и вовсе чуждая радости. Поезд в глухом поселке слышен издалека — среди диких лесов и дикой ночи он заранее кричит о себе. И свет его прожектора начинает подсвечивать то с одной, то с другой стороны землю, небо, поселок гораздо раньше, чем появляется он сам. Но еще раньше успевает звякнуть колокол и высыпать, каждый раз провизжав тугой дверью, немногие ожидающие. Поезд же, возвещавший о себе гудками, светом, намного ярче того, который теплится по вечерам в окнах домов, и оттого казавшийся издали праздничным — придя, обнаруживается тусклым, обыденным, и даже странно это обилие громоздких, темных вагонов, понадобившихся, чтобы привезти десятка два людей.

Виктор спрыгнул с подножек — явно нездешний, клетчато-городской, и весело ей было его пижонство, будто бы что-то значащее. А значили только его лицо, его руки.

Так стояла она, прижимая к своей шее его ладони, пока не прошли, оглядываясь, последние пассажиры.

— Нуте-с так! — сказал Виктор, все улыбаясь беспричинно, так же, как улыбалась она, — Сейчас вы меня, сударыня, отведете в Дом приезжих.

И слышать не хотел никаких возражений — он твердо вознамерился блюсти ее честь адвоката, ибо, как человек старший и искушенный («Я был бы старше вас, сударыня, даже будь я младше: острый приметливый взгляд и врожденное понимание слабостей человеческих!»), отдавал, де, себе отчет, что в подобных населенных пунктах профессиональная честь неотделима от добродетели! Фыркнув, она сообщила, что совершенная ее невинность не преградила дорогу слухам о том, что она мать двух детей от разных отцов, что дети воспитываются у ее родителей, сама же она не имеет даже семиклассного образования.

— А может, в самом деле? Признайся!

И они принялись придумывать ей мужей и последнего любовника в министерстве, который направил ее в адвокатуру по блату («Ну ж местечко он тебе оттяпал — не иначе, ты ему надоела!»).

В Доме Колхозника держался Виктор небрежно, показывая Ксении бровями: вот, мол, как надо! Но дежурной это было «до лампочки» — она определила его в какую-то кладовку, где уже храпел сосед. Виктор засунул саквояж под кровать, и они снова выбрались на свежий воздух.