Наталья Суханова - Искус

— Ты случайно не изображаешь «паровоз», не берешь на себя чужое? — подозрительно спросила она его.

— Чужого — не имею такой привычки брать, — отвечал задиристо Жилин. — А почему вы, собственно, говорите мне «ты»?

Так и в характеристике было о нем написано: «Заносчив, самоуверен, строптив». Тяжелая характеристика для обвиняемого. Строптив, да. Но уж едва ли берет на себя чужое — что ни говори, год назад была уже судимость. За драку. Условный срок.

— Извините. Но подумайте. Вы ведь теперь схлопочете двойной срок. И уже не условно. Лагерь — не санаторий, это хоть ты понимаешь?

Она опять сорвалась на «ты», но на этот раз Жилин ершиться не стал.

— Слушай, — понизил он голос, — чего я тебя попрошу: передай стихи мои Оле.

Вот так, схлопотала «тебя» — «чего я тебя попрошу». Да еще — передать. А если там шифровка блатная. Взяла все-таки. В гостинице развернула — обыкновенные любовные вирши, не очень грамотные, кстати. Отложила. Снова взяла. Перечитала. Что-то раздражало ее в жилинских стихах. Ушла в кино. Смотрела картину о подпольщиках. На обратном пути подумала, что такие стихи, как Жилин, с таким неомраченным чувством любви мог бы написать парень-подпольщик. Впрочем, уголовники-убийцы тоже пишут прочувствованные стихи о любви. Хотя, конечно, в блатной лирике — и роковая обреченность, и всякое такое прочее. У Володи — нет. Словно не поножовщик писал.

Вернувшись в Озерища, она прежде всего отправилась к Оле. Увидев Ксению, Олина мать запричитала:

— Небось, Жилин? Вы-то хоть девчонку с пути не сбивайте — и так один Вова в голове. За уроки садится — и евонную фоту перед собой!

— Перестаньте, мама!

— За щи сядет — и тогда его где ни то прислонит. Вечером слышу — болоболит с кем-то. Глянула, а она с его фотой голчит. Дело это? В тюрьму с ним пойдешь или как? Умные в институт поступят, а ты бандита своего у окошка дожидать станешь!

— Мама!

— Чего «мама»? Ай неправду мать говорит?

И пока Оля в боковушке одевалась, мать делилась с Ксенией:

— Он и неплохой парень, Володька-то! Да ведь глупой. Что Ольга моя, что он. Ольга кажет: не пырял он. А чего ж тогда чужое на себя взял? Он об Ольге подумал? Ухабистый мальчишечка, ой, ухабистый!

На улице Ксения отдала девочке стихи, выговорила, что та сразу не сказала ей о ноже.

— Ну, простите, конечно, — потупилась Ольга, и тут же, глаза в глаза: — Принесли они в тот вечер с Ковалевым ножик — неприятность, сказали, получилась. И… кровь. Я испугалась: убили? Да нет, — говорят. Только, Ксения Павловна, — кровь-то была на Ковалеве — не на Володе.

— Почему же вы сразу не показали этого у следователя?

— Ковалев так сказал: если двоих будут судить, больше дадут срока. И Ковалеву в армию идти.

— Так что — Володя на себя вину Ковалева взял? Он тебе сам сказал это?

— Нет, как бы это… прямо, вот так вот, словами, не сказал — он стихами.

И тут же бегом домой, за стихами. Целая кипа оказалась, вместе с теми, что сама же Ксения и привезла, В листках вперемешку — стихи Симонова и собственные жилинские творения. Жилину было все одно, кто написал: Симонов или Петров-Сидоров — лишь бы шло от его сердца к Оле. Где Симонов не справился с этой задачей, там уже сам Жилин ломал голову — укладывал в равные строчки неравные слова. «Жди меня, и я вернусь». «Что бы ни было, знай, я не убийца, не вор». «Даже если меня осудят, ты, любимая, верь, ты ведь знаешь меня. Я вернусь на крыльях любви и уже никогда не расстанусь. Я не брошу тени на душу твою».

Эти стихи не только Олю — Ксению убедили. Но то, чему верят девчонка и молоденькая адвокатша, — еще не доказательство для суда.

— Когда на квартире у тетки нож изъяли? После ареста Жилина? Он указал, где нож?

— Да нет, обыскивали утром, нож нашли, а уж потом, днем, Володю арестовали.

Ксения расстегнула пуговицу на пальто, вытерла варежкой лицо: — Загадочно, однако же, — сказала она, а девочка на нее во все глаза смотрела. — Чего смотришь? Накулёмали вы со своим Володей, что мне не расхлебать. Теперь чтобы всё мне говорила.

Через день утром ждала ее Оля у суда:

— Ксения Павловна, люди говорят: отец Ковалев и следователя подкупил, и даже того парня, которого ранили.

— Даже если это так, Оля, нам этого не доказать: ни следователь, ни потерпевший не подтвердят.

В город Ксения поехала на день раньше суда, пошла в прокуратуру — хотела со следователем поговорить. Оказалось, следователь уже не работает, уехал, не сегодня-завтра новый к работе приступит. Что ж, на те несколько вопросов, которые желала Ксения задать следователю, едва ли бы тот ответил, как нужно ей, если бы вообще стал отвечать.

Начала она свое выступление на суде общей фразой о цели судебной защиты: «Чтобы каждый совершивший преступление понес справедливое наказание и ни один невиновный…». Она слегка подчеркнула голосом вот это: «ни один невиновный». Ну а доказательств, собственно, не было. Упирать приходилось только на некоторые пробелы в следствии, на особенности личности Жилина да на излишнюю твердость показаний потерпевшего: как это он так уж хорошо разобрал, кто с ним дрался, а кто стоял в стороне, и, уж если всё в показаниях потерпевшего правда «и только правда», не лучше ли было Ковалеву, якобы стоявшему в стороне, просто взять за руку, остановить Жилина? Что касается личности Жилина — да самоуверен, строптив — однако другой бы все сделал, чтобы выгородить себя, а он — нет. Строптив, упрям, но не подхалим и не приспособленец. «Разве искренне раскаялся Жилин?» — говорил тут прокурор. Но, может, в том, как держится Жилин, не дерзость, а нечто другое?

Всё это были, однако, только психологические изыски, а судьям не до них. Они вообще, пока выступают стороны, слушают вполуха — пишут в это время констатирующую часть решения, писать-то много. Такие штуки слушает больше зал — вон, даже слезы вытирает Володина мама. А сейчас и вовсе слезы рекой польются, как вспомнит Ксения, что растила она трех детей сама, без мужа, погибшего на фронте. Это и для судей сыграет свою роль: отец-фронтовик, успевший еще и медали заслужить. Но — вторая судимость у Володи, вот что плохо.

Жилин не «раскололся» и в последнем слове. Хорошо хоть не воспользовался уголовным фольклором: «Я ничего не прошу у суда, вон прокурор просит пять лет — вы их ему и дайте». Дразнил ведь, что так и заявит, мальчишка, ухарь. Сказал прилично, хоть и весело:

— Виноват. Исправлюсь…

Суд немного снизил меру наказания, но это и все.

Очень униженная и злая, шла Ксения к выходу, когда увидела своего сокурсника:

— А ты тут что?

— Да вот, тебя слушал.

— Да ну! «Речи знаменитого адвоката приезжали послушать за сотни верст».

— Ну, не за сотни. Я тут теперь в прокуратуре. Следователем.