Нинель Громыко - Комсомольский комитет

Ала больше бегала и командовала, чем работала.

Возле узкоколейки Мишка Корнюхин один грузил на машину старые, негодные рельсы, несколько лет валявшиеся в штабелях. Даша Хохлова стала помогать ему.

Михаил посмотрел на Дашу, как на ребенка, в присутствии которого ему очень неловко.

— Хохлова, уйди, тяжело ведь, — сказал он.

— Ну и тяжело! — беспечно отозвалась Даша, подхватывая рельс, который Мишка поднял с другой стороны.

Михаил быстро перехватил рельс посередине, чтобы меньше тяжести досталось Даше, и с недоумением посмотрел на нее.

— Постояла бы лучше, — посоветовал он.

— Правда? — засмеялась Даша. Ей всегда было смешно, когда она видела Мишку Корнюхина. Большой и неуклюжий он, но работает ладно. Ее забавляло, что он смутился.

Положив рельс, Даша подошла к Михаилу и попыталась застегнуть на нем телогрейку.

— Простудишься, — сказала она.

А солнце заливало снег, вдоль полотна узкоколейки припорошенный черными точками паровозной сажи. Иногда легкое облачко закрывало солнце, и тогда набегала серая тень, но солнечные лучи выбивались из-под облака и ложились вдали между другими дальними корпусами — там снег оставался ярким, бело-кремовым. Хотя был мороз, солнце уже грело, и местами, где рельсы ночью заиндевели, на них появились лужицы и капельки воды — над рельсами, над шпалами стал подниматься пар. Поэтому Даша, стараясь не становиться на рельсы, чтобы не промочить валенки, полезла в кузов машины — компактней уложить рельсы. Она во всем любила порядок. Спросила оттуда:

— Миша, ты же по выходным домой ездишь, отчего не уехал?

— Так сегодня воскресник! — ответил Корнюхин.

На соседнем участке трое комсомольцев из четвертого цеха тоже разыскивали под снегом лом и, когда находили что-нибудь покрупнее, торжествующе играли на губах туш:

— Тра-та-та-та-та-та, та-та-та-та-та-та!

И вдруг там раздался крик:

— Что вы, черт вас возьми, куда тащите?

— На машину!

— Да что это такое, вы не видите?

— Утиль, по-моему. Вася, как ты считаешь, это утиль или не утиль?

— Утиль второй сорт, — тоненько пропищал Вася.

Даша посмотрела. Разъяренный заведующий гаражам в незавязанной, с болтающимися ушами шапке-ушанке стоял перед комсомольцами, раскрылатившись, как наседка перед цыплятами.

— Это утильсырье?

— Нет, а по-моему, это деталь-сирота, — невозмутимо сказал первый комсомолец, высокий, тонкий и чем-то напоминавший Веснянкина.

— Это мотор, не видите, что ли? Оставьте сейчас же. Я сказал, значит — все.

Вася нагнулся и зачем-то понюхал его.

— С душком, — задиристо заключил он, поднимаясь.

— Я вот тебе покажу с душком! Я из тебя дух вышибу!

— Товарищ «вышибало»! Не надо! Давайте по-деловому решим этот вопрос, — вмешался высокий комсомолец.

— Какой еще вопрос?

— Мы, может, по сходной цене у вас этот моторчик купим?

— Я вот вам куплю!

— Ну если вы сами купите, это еще лучше. Только обращайтесь в другой раз поаккуратнее. А то у вас шоферы, я сам видел, плакаты пишут: «Не держите детали под открытым небом!»

— Я требую категорически: сейчас же оставьте эту территорию!

— Слышишь, Вася? Давай поспорим с ним, что больше от нас он ничего не потребует.

— Давай.

— Пари?

— Пари.

— На что?

— На этот моторчик.

— Товарищ Цылева! — закричал заведующий гаражом, увидев проходившую Соню.

Соня Цылева работала вместе со всеми — она пришла на воскресник в брюках; сначала ее можно было увидеть на всех участках, а потом она задержалась в группе четвертого цеха, которой достался самый трудный, заснеженный участок.

— Что, товарищ Голышев? — серьезно спросила она, подходя.

— Заберите сейчас же своих комсомольцев! Вы посмотрите, чуть мотор не унесли. Это безобразие!

— А вы в другой раз не оставляйте деталей во дворе: имейте в виду, ничего не останется! — лукаво улыбнувшись, сказала Соня.

Соня чувствовала себя на новом посту уже достаточно уверенно и время от времени по-хозяйски оглядывала усыпанный молодежью заводской двор.

Мимо Сони пробежал Павел Куренков.

— Павлик! Как дела? — остановила его Соня.

— Да вот машины нам задерживают.

— Павел! Ты расстроен чем-то? — вдруг обеспокоенно спросила Соня.

Павел отвернулся. Он хотел ответить «нет», хотел пройти мимо, но нечаянно опять взглянул на Сонино разрумянившееся от работы и от мороза лицо, в ее синие доверчивые и заботливые глаза.

— Да Галина, понимаешь… Стирка у нее сегодня, ну и трудно ей с ребенком одной. Просила воды принести, то, другое…

— Ну, так пойди помоги ей! — подумав, сказала Соня.

— А потом опять скажут… — Павел махнул рукой.

Соня, снова улыбнувшись, взяла Павла за рукав.

— Чудак человек: другое дело, когда без тебя обойтись не могут. А сейчас мы обойдемся! Конечно, иди! У тебя ж семья!

И не в том было дело, что Соня отпускала Павла. Но впервые Павел подумал, что эта синеглазая девочка понимает его, и, как знать, может быть, она и вправду к нему хорошо относится.

— Хорошо, я только насчет машин договорюсь… и пойду, пожалуй… — как-то очень тихо сказал Павел.

Комсомольцы-шоферы увозили на грузовиках к станции сотни тонн металлолома.

Перед тем как уходить с территории, комсомольцы из четвертого цеха сделали возле гаража над мотором будочку и написали: «Осторожно, здесь настоящий моторчик. Слезы мотора продаются в палатке напротив по шесть рублей капля». Другие, посмеявшись, приписали: «Привет завгару!»

И вот наступил вечер. Крепчал мороз. Сначала Даша, подняв пушистый воротник пальто и крепко взяв Надю под руку, бойко топала валенками по улице, которая вела в сторону двадцатого общежития. Вот фонарь. От него, как бывает только в сильные морозы, свет уходит вверх ярким, совершенно прямым столбом.

За поселком дорога пошла полем. Где-то здесь, левее, в низине, закованная льдом дожидается весны речка. А луна чудная, так бывает тоже только в морозы: она небольшая, с одного боку ущемленная, а вокруг нее, точно кто-то высыпал из мелкой муки или вылил из серовато-мглистого тумана, большой правильный круг, он повис в сине-фиолетовом, расцвеченном золотыми звездами морозном ночном небе.

От быстрой ходьбы снова стало жарко; разгорелось лицо, морозный ветер уже не обжигал щеки. Даша замедлила шаг.

— Пойдем потише, — попросила Даша. — Высвободив руку, она отвернула воротник. Искоса оглянулась на Филатова. Он чуть отстал: вертел в руке найденный по дороге прутик и насвистывал мелодию какой-то одному ему известной песенки. Даше стало обидно оттого, что Тошка не разговаривает с ними.