Нинель Громыко - Комсомольский комитет

«Ну, гордись! Захотели бы, обошлись без тебя…» Но тут же Даша призналась себе, что даже с Филатовым, который знал в поселке всех «блатных», ей жутко идти в двадцатое общежитие, да еще ночью. Она робко спросила, стараясь при неярком свете луны разглядеть выражение Тошкиного лица:

— Тошка, ты на нас не сердишься?

— За что? — удивился тот.

— Что мы втянули тебя в это дело?

— Ладно, чего там, — вежливо ответил Филатов.

В это удивительное воскресенье, которое Даша начала довольно легкомысленно, к вечеру ей становилось все страшнее: «И надо мне было согласиться идти к этим унээровцам, пусть бы кого постарше послали». На воскреснике Даша хотела сказать об этом Але, но подумала: «Ала, пожалуй, только упрекнет: «От поручения отказываешься!» Пойти к Соне? Соня мягче. Она умная. Но и она скажет: «Кто боится, нечего посылать». Выходит, Даша боится? Трусливой тоже не хотелось быть. Еще ребята будут смеяться.

И небывалое чувство большой, настоящей ответственности вдруг овладело Дашей. Ее работа в цехе пусть важная, но обычная. А сейчас вмешайся они правильно, и скольким девчатам и ребятам жить станет лучше!

Вот и освещенные окна бараков. Над бараками рассыпался рассеянный свет луны. Кто-то быстро прошел под окнами. Сбоку кто-то оглушительно свистнул.

— А? — сказала Даша, сжимая локоть подруги.

— Может, повернем? — с отчаянием сказала Надя. — И зря мы Шурку не взяли.

Александра не взяли потому, что если пойдет много народу, вряд ли получится разговор по душам с молодежью.

Даша снова сжала Надину руку и оглянулась на Тошку. Ей не хотелось, чтобы Филатов понял, как им страшно.

Поднялись по обледенелым ступенькам. Надя чуть не упала, поскользнувшись. Филатову пришлось поддержать ее. Но, войдя в коридор, молодые люди сразу почувствовали себя спокойнее. И чего они боялись, в самом деле? Как и в заводских молодежных общежитиях, общий коридор, электрическая лампочка под потолком. Влево приоткрыта дверь в кухню: там плита, бак, правда, совсем не видно посуды… Даша, узнав у Антона, где девичья комната, постучалась.

Хотя в общежитии теперь были стулья и тумбочки, а на койках приличные одеяла — комната поразила заводских комсомолок своим невоскресным видом. На одной из коек сидел длинный, чисто одетый, но совершенно пьяный парень и лениво тренькал что-то на балалайке. Многих унээровцев Даша и Надя знали в лицо: они ходили на стройку через поселок. Поодаль, на койке возле окна, Аленка Бубнова целовалась с кряжистым парнем. На голом, непокрытом столе нагромождены чашки, тарелки, бутылки… И холодно. В помине нет доброго запаха жилья. Воздух промозглый, сырой. Унээровцы укутаны в платки и бушлаты.

Дашу с Филатовым молодые люди заметили не сразу. Первым увидел их веснушчатый рослый парень в вышитой русской рубахе, выглядывающей из-под накинутого на плечи пальто.

— Динамит, здорово! — приветливо, но сдержанно сказал он. Он тоже был выпивши, но на первый взгляд казался трезвым. Девушки не знали, что Филатова в этой компании зовут «Динамитом».

— Твоя? — кивнул парень Филатову на Дашу. Не дожидаясь ответа, он протянул ей руку и представился: — Колька.

Филатов ничего не ответил, а Даша познакомилась: поджимая губы, назвала свое имя. Тут только Николай заметил остановившуюся за порогом Надю. Он удивленно взглянул на Филатова: «Что это ты с двумя сразу?» — но все-таки пригласил и ее «проходить».

Такой вежливый прием еще больше ободрил девушек. Даша, чуть улыбнувшись, взглянула на Надю и бойко прошла на середину комнаты. Кто-то подал ей табурет. Даша села, расстегнув пальто и опустив на плечи теплый платок. Она думала, что их будут расспрашивать, кто они, откуда. Но это никого не интересовало. Впрочем, унээровцы тоже знали их. Пьяный парень, осоловело взглянув на Дашу, сплюнул себе под ноги короткий, словно заплесневелый окурок, который он держал в углу рта, нахмурился — морщина у него на лбу легла косо — и, полузакрыв глаза, снова ударил пальцами по струнам балалайки. Инструмент точно заплакал у него в руках, и он запел непристойную песенку, припевая «шары, шары, шары голубые». Даша видела, как Надя, хотя и была старше ее, густо покраснела, застеснялась. Она словно не знала, куда деть растерянный тоскующий взгляд. Надя боялась как огня плохого слова, плохого поступка. А унээровцы, сгрудившись вокруг пьяного парня, смеялись весело и откровенно.

Даша убеждала себя: она сейчас не просто девушка. Она выполняет поручение. Она выполняет… Она должна держать себя в руках, она обязана…

Даша украдкой взглянула на часы — довольно поздно. Пора прекращать концерт.

— А кто здесь Маруся Чоботова? — спросила она. Все-таки непрошеная робость прозвучала в ее голосе.

Чернявая девушка, сидевшая на кровати, облокотившись на спинку, вопросительно, с недружелюбием отозвалась:

— Я!

Марусе, видимо, очень хотелось спать — лицо у нее было злым и безразличным. Она сидела на своей койке, это Даша поняла по тому, как заботливо она поправила одеяло, когда другая девушка встала и не одернула его за собой. Даша знала, что Маруся, по настоянию Сони, недавно принесла в унээровский комитет комсомола свою учетную карточку. Но в бытовом совете Маруся работать не стала. Дашу и Надю предупредили, что Чоботова — слабая опора, но Маруся была комсомолкой, и Даша дружески улыбнулась ей.

— А что? — насторожившись, спросила Чоботова и пересела поближе к Даше.

Наверно, в вопросе Даши прозвучала официальная струнка, потому что вдруг замолчала молодежь, и все снова обернулись к Даше. Пьяный парень оборвал песню, резко рванув последние аккорды, и стал сверлить девушку маленькими хмельными глазками.

Даша редко говорила со многими сразу, да и то со своими цеховыми ребятами. Она обернулась к Наде. Та стояла выпрямившись.

Даша собрала все душевные силы, сунула руки в карманы — они дрожали. Девушка не хотела, чтобы кто-либо видел, что ей не по себе. Спокойно пояснила она, обращаясь ко всем:

— Мы из комсомольской группы.

Тишина встретила Дашины слова.

В глубине комнаты заскрипела кровать. Приятель Бубновой встал, был он могучий, высокий, — так и хотелось увидеть его за красивой, большой работой. Вразвалку он подошел.

— А, девочки! Приветствую вас, девочки. Какой комсомольской группы? — спросил он, останавливаясь и отставляя ногу.

Подошла и Бубнова. Она села рядом с Чоботовой.

— Нашей, — ответила Даша. — Первого цеха, группа Варежки.

— Очень приятно, — сказал парень. Он достал из широких штанов новенькую коробку папирос «Казбек», аккуратно распечатал ее, сунул в рот папиросу.

— Ты, Тошка, что ли, тоже в комсомол вступил? — спросил он у Филатова, прикуривая у одной из девушек, которая задумчиво дымила папиросой.