Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— Стойте, — сказал Семен. — Надо ж обрядить сына.

Хозяйским жестом он взял два приготовленных расшитых полотенца и перевязал ими Дионицу крест-накрест. Марфа вскрикнула, точно на сына надели саван, упала головой на стол, заголосила.

— Мне плохо… Я сейчас… — сказала Мариора Лисандре Греку — та молча сидела рядом с ней, — и, пошатываясь, вышла на двор.

Нет, ей не было плохо. Просто боялась, что не выдержит, расплачется. Она пошла по опустевшей уличке. За тучами не было видно луны; смутно белели стены кас, мрачно вставали по сторонам камыши заборов. С Реута дул назойливый влажный ветер. Казалось, он уносит из души последнюю надежду.

«Разлука… Лучше бы смерть… ему, мне, всем», — подумала Мариора, прижалась лицом к холодной шершавой стенке касы, у которой очутилась, и расплакалась навзрыд.

«Людей разбужу…» — тут же спохватилась она и медленно пошла обратно.

На дороге неподвижно стоял Дионица. Он испугался, что Мариора долго не возвращается, и вышел разыскивать ее. Она узнала его, лишь когда поравнялась с ним, вернее, когда он обнял ее и, целуя, сказал:

— Мариора, ты не бойся, все равно к русским перебегу и с ними сюда приду. Вот посмотришь.

— Только осторожно переходи, чтоб фашисты не заметили, — удерживая слова грусти, прошептала Мариора, громко всхлипнула и уткнулась лицом ему в грудь.

Так, обнявшись, они стояли очень долго, пока в касе Стратело не захлопали двери и не раздались встревоженные голоса.

А наутро Челпан сам зашел проверить, готов ли Дионица к отправке.

Выезжал Дионица с рассветом. Каруца ехала впереди, а Дионица и провожающие, обнявшись за плечи, шли сзади по заиндевевшей в осеннем утреннике земле. По щекам Дионицы катились слезинки, а губы его, дрожа, выводили прощальную песню.

Простились, когда Малоуцы остались далеко за горизонтом. И долго еще махали вслед каруце…

«Все равно к русским перейду», — стояли в сознании Мариоры слова Дионицы. Девушка больно кусала губы, не вытирала слезы, думала: «А успеешь ли?»

Но Дионица вернулся. Челпан упустил из виду, что грамота может помочь юноше разобраться в правах и законах. Дионица предъявил в городе не прошедшие через руки Челпана документы и доказал: он несовершеннолетний, поэтому мобилизации не подлежит.

В первый же вечер по возвращении Дионица увез в село Мариору. Невеста была «краденая», то есть пробыла сутки в доме жениха, и теперь никто не мог воспрепятствовать браку.

Никто не упрекнул Стратело, что они берут в дом «нищую» девушку. А ведь четыре года назад и сама Марфа при всем своем хорошем отношении к семье Беженарей вряд ли согласилась бы на эту свадьбу: дедовские законы восставали против таких браков.

«Да, другими люди стали… Может, оттого, что время другое», — думала Марфа.

И точно в подтверждение этих дум в ее касе все время хлопала дверь: соседка Параскица несла в платочке муку, Павлика Негрян, мать Домники, — кувшин сметаны, Анна Гечу — кочан капусты.

— Зачем? — протестовала Марфа. — Небось последнее отдаете? Я же для Дионицы припасла…

Лисандра Греку — она принесла несколько десятков орехов и бутыль вина — в ответ на возражения Марфы улыбнулась и сказала, плотней закутываясь в платок:

— У кого сейчас не последнее-то? Тебе со свадьбой — расходы. — Она понизила голос: — Помнишь, Лаур говорил: человек человеку всегда помогать должен, в малом и большом… И Владимир Иванович так говорил… Помнишь Владимира Ивановича?

Свадьбу справляли в доме Стратело. Приходили все, кто был свободен от работы, званые и незваные.

За последнее время перевелись в селе музыканты, но Дионица привел двух чабанов с флуерами. Негромкая музыка чистой, доходящей до самого сердца мелодией разлилась по комнате, в которой стояли принесенные из разных домов столы, накрытые домоткаными скатертями.

По обычаю, парни одаривали девушек калачами, жених толпу мальчишек — медяками. Молодые становились коленями на шубы, вывернутые мехом наружу, чтобы были у них урожай и богатство, а родители в это время трижды благословляли их. Потом под негромкий киуит парни хороводом ходили вокруг стола, потом танцевали…

Многое на свадьбе делалось не так, как положено. Не перевозили на разукрашенных подводах приданое; первый день праздновали не у невесты (в доме Беженарей не на что было даже посадить гостей), а у жениха; угощение было небогатое: орехи и все постное. Но даже и такая свадьба для села была праздником.

Наконец пригласили к столу.

Парами сели смешливая, румяная Санда с Виктором, Николай и Домника — они так до сих пор и не поженились, — сваты, на почетном месте посаженые родители — старики Греку. Стайкой впорхнули дружки — девочки и девушки, рукава у них были перевязаны сложенными на углах платочками, и ребята с восковыми цветами на отворотах пиджаков.

Жених и невеста не садились — из уважения к гостям. Дионица стоял за спиной Александры и Штефана, а Мариора прижалась в углу, и белая фата ярко оттеняла ее смуглое румяное лицо, испуганные блестящие глаза.

Накануне Домника предложила ей свое платье из выбеленного домотканого полотна.

— Невесте хорошо в белом, — настаивала она.

— Все-таки это надену, — решила Мариора и вынула из корзинки, которая заменяла ей сундук, васильковое платье, подаренное Досией.

Сейчас девушка украдкой взглянула на себя. Пышно стояли густые сборки юбки, полупрозрачные концы фаты падали на грудь. В окно заглянуло холодное зимнее солнце. Лучи его упали на платье. Васильковое поле стало особенно ярким, цветы яблоки, разбросанные на нем, заиграли розовато-дымчатыми переливами. Они напомнили весну…

Мариора смотрела перед собой широко открытыми грустными глазами. Она уже не видела гостей, не слышала их гомона. Она снова была в Журах. Смеющееся лицо Досии, обрамленное такой же белой, как у нее, фатой, стояло перед нею… Заваленный богатым угощением стол, оглушительные звуки оркестра, устланный коврами пол, — доски под ковром ходили ходуном от топота танцующих, хохочущих гостей… И Андрей. Он сидел рядом. Слушая ее, задумывался, наклоняя голову; тогда волнистые, цвета вызревающей пшеницы волосы падали ему на лоб. Андрей поправлял их легким движением руки. Губы его сурово сжимались, когда она рассказывала ему о жизни до освобождения, о боярине, о фашистах.

Вспомнила, как сказал Андрей: «Это «Мать» Горького. В ней пишется, как коммунисты боролись за счастье народа…»

Она одолела только несколько страничек книги — читала по слогам. Бережно завернутая в кусок полотна, книга осталась лежать дома, за иконой…

На плечо Мариоры легла рука. Перед нею стоял Дионица.

— О чем задумалась, Мариорица? Да у тебя… слезы на глазах? Разве ты не рада?