Владимир Домашевич - Нимфа

Спустя еще неделю Жорес почувствовал себя значи­тельно лучше. Правда, теперь он толком не ответил бы, что на него так благотворно подействовало — лекарства, уколы или же встречи с зтой милой женщиной.

Он уже кое-что знал о ней. Знал, что она была заму­жем — вышла накануне войны и муж погиб на фронте,— что осталась дочь.

Однажды он явился на процедуру последним. Подождал, пока она приводила в порядок кабинет, переодевалась, затем вместе вышли из поликлиники. Шли людными удицами и вели непринужденный разговор. Янина была человеком словоохотливым, любила и умела поговорить, и слушать ее было интересно. Жорес иногда улыбался, когда она с плохо скрываемой гордостью и теплотой рас­сказывала о своей дочке, ученице четвертого класса, о том, как нелегко было ее растить — помогали ее и его ро­дители... Иногда казалось, Янина забывала, с кем говорит, начинала рассказывать о муже, и Жорес невольно ловил себя на мысли, что ему становится не по себе от этой исповеди, хотя и ровной, спокойной, без тяжелых вздохов. Но он все равно улавливал душевную боль человека, вот уже столько лет прожившего в одиночестве и все еще не забывшего счастливых дней, ушедших в вечность,..

Эта ее верность, ее святая память о погибшем друге жизни будили в нем, Жоресе, мысль: неужто ее муж был таким исключительным, единственным для нее человеком? Быть может, это и не ее заслуга, а его... Другая через месяц забыла бы, вышла замуж и начала новую жизнь. А вот она — несмотря на свое обаяние — осталась одна. Может, не нашла человека по душе? Может, не захотела начинать все сначала? Возможно, и то, и другое. Да и не просто в ее годах найти себе нового спутника. На полях войны остались миллионы мужчин, ее ровесников.

По дороге Жорес купил на последние рубли, остав­шиеся от стипендии, ранних тюльпанов и бутылку недо­рогого портвейна.

Через каких-нибудь полчаса они уже были в неболь­шой, но уютной комнатушке: стол, кровать, два стула, ди­ван и вместо шкафа — отгороженный ширмой угол.

Хозяйка ушла на кухню готовить ужин, а гость, при­сев на диване, стал крутить ручку маленького радиопри­емника, пытаясь найти какую-нибудь интересную пере­дачу. Наконец попал на джаз, сделал громче звук, стал слушать. Эта музыка в последнее время стала ему нра­виться. Она как бы вносила в привычную жизнь новые ритмы, иной, более энергичный, темп.

Но вдруг раздался громкий стук в стену и вслед — сердитый мужской голос:

— Эй ты! Убери-ка свою собачью музыку! Слышишь, что тебе говорят?

Эти грубые слова, как ножом, резанули по сердцу Жо­реса. От возмущения и обиды до боли сжались кулаки, в голову ударила горячая кровь. Окажись этот грубиян рядом — несдобровать ему... Видно, выпил лишнее, а может, наоборот, недопил... Не спится нахалу. Какая уж ему музыка?.. Но обиднее всего было то, что кричали за стеной не на гостя, а на хозяйку. Попробуй-ка поживи с таким соседом год, два, пять...

Жорес сделал музыку тише, но не выключил приемника. «Не нравится — заткни уши!» — в сердцах noдумал он.

В это время в дверях показалась Янина. Поставила на стол горячую яичницу, затем принесла тарелку с кислой капустой, сало на блюдце, нарезанное тонкими ломтика­ми, жареную рыбу. Закуска была не очень богатая, но ак­куратно и, главное, быстро приготовленная. Во всем чув­ствовались умелые руки...

— Что у тебя за сосед? — спросил Жорес.— Не любит музыки.

— Сосед с какой стороны? С этой? — Янина показала на стену, где висел портрет молодого офицера — два ку­бика в петлице.— Он любит только водку.— И почти ше­потом продолжала: — Когда трезв, мягче человека не сыскать, а выпьет — зверь, бьет жену, выгоняет на улицу детей. Беда с ним...

— Как можно жить с таким?

— Кто он мне? Чужой человек...

— Но ведь кухня одна.

— Коммунальная квартира, ничего не поделаешь.

Жорес критическим взглядом окинул комнату: окно упирается в стену соседнего дома; солнце в помещение никогда не заглядывает; на стыке потолка и стены следы черной плесени — сырость.

— Не пыталась сменить жилье? Ведь ты заслуженный человек...

Янина махнула рукой:

— Таких заслуженных, как я, много. Хорошо, что этот угол дали. Есть где прилечь, и у ребенка своя постель.

— А где же дочка?

Янина глянула на будильник.

— В школе, на второй смене. Через полтора часа при­дет, если нигде не задержится... Спасибо тебе за тюль­паны, я их очень люблю,— сказала Янина, отодвинув вазу с цветами на угол стола, чтобы не мешала.— Садись по­ближе. Небось проголодался...

— Как увидел твои яства, слюнки потекли,— при­знался Жорес.

Янина достала бутылку с плотно притертой стеклян­ной пробкой. В бутылке переливалась чистая, как родниковая вода, жидкость. Поставила рядом чарки. Наполнила их и сказала с улыбкой, как бы в оправдание:

— Ректификат. Берегла на лекарства, но уж коль у меня такой гость...

— Какой это — такой?

— Важный...

— А еще какой?

— Сказать?

— Разумеется!

— Желанный...— призналась и, как девочка, залилась краской.

Жорес заметил ее смущение, но не подал вида. Его мужское самолюбие было польщено.

— «Желанный» для меня приятнее, чем «важный»,— заулыбался он и поднял граненую чарку-стограммовку.— А как его пить? Признаться, впервые пью чистый спирт. До этого употреблял как натирание.

— Правильно делал... А пить? Очень просто — как во­ду,— спокойно объяснила хозяйка.

— Феноменально! — сказал он и осушил чарку.

Спирт резко ударил в нос, обжег жарким пламенем рот, но внутри тут же разлился приятным теплом.

— Ну и как? — улыбнулась Янина.

— Феноменально! — отдышавшись, повторил Жорес.— Я думал о себе хуже...

Янина выпила спирт не спеша, даже не поморщившись. У Жореса мелькнула недобрая мысль: что, если она хле­щет, как сосед за стеной?

— Давно не пила... Спасибо, что зашел. А то иной раз кажется, что начинаешь дичать, хотя вокруг столько людей.

— Людей много, да все чужие.

— Это верно, когда нет своих — все чужие.

Они выпили и по чарке портвейна. Закусывали, гово­рили. Жорес щедро расхваливал ее блюда. Янине было приятно это слышать, она смеялась и как-то незаметно тянулась к нему. Ей, видно, хотелось не только смотреть на гостя, но и чувствовать его рядом. Жоресу тоже пока­залось, что застолье незримо для обоих разрушило не­видимую перегородку, разделявшую их прежде, и что Янина готова на все.

«А что потом?» — пронеслось в захмелевшей голове.

«Ерунда! — послышался в ответ другой голос.— Что ты теряешь? Ничего! Только сделаешь ее на какое-то время счастливой...»

«Ты дашь ей надежду, а потом отнимешь...— продол­жал первый голос — трезвый, рассудительный.— Знаешь ли ты, что такое отнять у человека его последнюю надеж­ду? То же самое, что отнять жизнь».