Яков Ильичёв - Сиваш

Небо серое, в облаках, вероятно, по ночам не видно звезд, в воде дрожат отражения электрических огней. Ялики перевозили пассажиров на Северную сторону, в Инкерман. Гостиницы Киста и Ветцеля и все другие, поплоше, были набиты тыловыми военными и спекулянтами. День и ночь шли заседания в ведомствах, в комиссиях по отпуску кредитов, в судах.

На Морской и Екатерининской улицах было много заморских солдат: сенегальцы в хаки, французы в голубых шинелях с полами, пристегнутыми к поясу, и в касках. Французские матросы щеголяли в узеньких темно-синих брючках, в форменках с синим воротником, в бескозырках с красным помпоном. Английский матрос — широченный клеш, а ляжки в обтяжку — шел широким шагом, резал воздух острыми краями бескозырки с бантом на боку. Мелькали белые, будто поварские, шапочки американских моряков. Забавными и безобидными казались в своих юбочках шотландские стрелки.

Олег видел и последние корабли, пришедшие из Новороссийска. По сходням сбежали потоки солдат в желто-коричневых и серых шинелях — растеклись, залили Графскую площадь и ближайшие к ней улицы; знамена свернуты, слышалась барабанная дробь; на бульварах на разостланных брезентах возвышались навалом груды буханок хлеба, седел и амуниции.

А на Большой Морской часа в четыре дня увидел идущую навстречу кучку офицеров в черкесках, услышал дружный звон шпор.

Прохожие торопливо расступались. Впереди шел высокого роста, стройный, гибкий, с тонкой талией и широкими плечами джигит в черной черкеске с серебряными газырями, в надетой набочок папахе с длинным, как морковка, красным верхом; на поясе кинжал, на плечах генеральские отличия; широкий, решительный шаг…

Послышалось:

— Врангель! Врангель!

Да, это был он. Ему козыряли не только военные, — вытягиваясь, его приветствовали и штатские. Все на улице останавливались и расширенными глазами провожали высокую фигуру. Следом шел офицер с красным башлыком поверх шинели — неизменный его адъютант. В свите и толстые, и худые, и высокие, и низенького роста — все, как сам генерал, в черкесках, двигались за ним шаг в шаг, в точности повторяли его движения, словно передразнивали; будто по команде смотрели направо, налево, отдавали честь. Шли мимо дома с подвалом, где работали сапожники, портные; подвальные окна огорожены перилами. Врангель на ходу коснулся пальцами перильца, словно оттолкнулся. Вслед за ним все в свите коснулись перильца как раз в том месте, где коснулся Врангель.

У Покровского собора Врангель снял папаху. Олег увидел его странно удлиненное, худое лицо, широкий тонкий рот, чуть отвислую нижнюю губу, выступающий подбородок, тончайшие усики под носом с провалиной, большие уши в кудрях. Невероятно длинная, поразительно длинная шея. Как у гусака, затылка вроде, совсем нет, а все сплошная шея. Какой-то легкомысленный вид. Но увидел глаза. — отпрянул. Большие, выразительные, волчьи глазищи. Нервные, повелительные жесты — чувствовалась воля, сильная воля полководца, человека, обладающего присутствием духа, знающего, куда идет.

В Севастополе Олег вдруг почувствовал уверенность. Вечером сидел на балконе бок о бок с дядей. Вот уж с кем можно было порассуждать, не то что с Кадиловым. Дядя не смеялся над прогнозами и соображениями Олега, — правда, не давал ему и слова сказать… Дядя захаживал в Морской дворец, встречался с министрами и знал все: кто с кем соперничает в Главном штабе, чего можно ждать от Франции, что делается в правительствах Парижа, Лондона и даже — что в Москве. Знал все и про Врангеля. Встречался с ним, когда тот был еще вольноопределяющимся лейб-гвардии Конного полка. Врангель учился в Петербурге, был горным инженером. Но бог войны отметил его. Врангель блестяще выдержал офицерский экзамен. В японскую войну он сотник, подъесаул Уссурийской казачьей дивизии, в десятом году блестяще окончил Академию генерального штаба, на германской войне командовал эскадроном, был ранен, а на юге повел против красных уже дивизию, глядь — у него уже армия, он уже генерал. Генералу сорок лет, он полон сил.

Дядя издевался над всем и вся, издевался и над Врангелем: мол, авантюрист, Россию не любит — только лошадей; в понятиях дальше ротмистра не достиг, собственных детей заставлял подходить к нему с рапортом: «Ваше превосходительство, кадет такой-то в отпуск прибыл!» Вообще, полный кавалерийского пыла и задора честолюбец, рвется к ратным подвигам и к власти, на все остальное ему чихать.

Однако даже дядя не отрицал: энергичнейший, талантливый, удачливый. Ужасно хитер, не в идеях — в самой жизни улавливает руководящие нити. Неукротимый, ему только цель, в средствах не постесняется. Берет барьеры с налета. Чуток, как зверь, улавливает момент, когда натянуть поводья, когда всадить шпоры в бока.

— А Деникин — баба, тряпка, мочалка, ничто! — громко говорил дядя. — Правитель негодный, позорный, проклятый. И вот, племянничек, я предсказываю, что генерал Врангель теперь попытается… Он давно уже мертвой хваткой вцепился в Деникина. Специально нанял людей дискредитировать Деникина, а себя рекламировать. В ноябре на станции Ясиноватая, представь, пригласил к себе командующих армий, в пух и прах раскритиковал Деникина: ведет к пропасти. Кто же вместо Деникина? От Врангеля, конечно, несет монархическим душком, казачьё давно учуяло. Казачий генерал Сидорин тогда сказал: «Кому угодно сменить правителя, но не вам, с баронским титулом…» Прямо в глаза. Ха-ха-ха! Что же наш Деникин? Деникин удалил Врангеля из действующей армии, а Врангель сел на пароход «Александр Михайлович» и отплыл к берегам Крыма! Уже давно сей генерал присматривается к Крыму. Да-с! По протекции начальника контрразведки ставки прислал в Крым полковника Нога. Спросишь — зачем? Следить за Слащевым. Это же поручил какому-то Шарову из контрразведки. Тсс! В Севастополе на корабле собрал вокруг себя больных и раненых офицеров. И с Орловым переписывался. Хотел устранить главноначальствующего Крыма генерала Шиллинга, и разгорелось между ними — кто кого арестует. Деникин, тряпка, колебался, кому уступить. А когда Врангель, доложу тебе, окончательно решил арестовать Шиллинга, вмешался Слащев, послал к Врангелю Петровского: «Не позволю». Вот такой, племянничек, клубочек!

Когда Олег лежал в госпитале, в Джанкой приезжал помощник Шиллинга, Брянский, сказал Слащеву, что Шиллинг берет взятки, награбил в Одессе, теперь скупает бриллианты, прячет их в гостиной под паркетом. Дескать, надо пригласить Шиллинга в Джанкой, а там, в Севастополе, в гостиной, сделать обыск, общество волнуется… Бриллианты нашли, привезли в Джанкой. Была очная ставка. Слащев сказал Шиллингу: «Может быть, ты пойдешь в вагон Брянского, чтобы он предъявил тебе бриллианты сам?» Оказывается, Брянский был связан с генералом Врангелем, приезжал от него.