Рафаэль Альберти - Война начиналась в Испании

Салоу опустился на низкий стул; сгорбился, почти касаясь подбородком коленей. Казалось, он вот-вот попросит прощения; но он только пробурчал:

— В свое время сама все поймешь. Сейчас это для тебя слишком сложно. — И добавил фразу, ставшую его вечной поговоркой и выражавшую грустные мысли, которые не давали ему покоя: — До чего же однообразны революции и гражданские войны!

Сара со смутной жалостью поправила одеяло на кровати раненого.

— А вот его я, кажется, понимала.

Подбородок Салоу зарос темной щетиной — «несколько дней не брился», — и, хотя его ждут неотложные дела, он говорит, говорит без остановки и боится только за судьбу этой несчастной — «жертвы капиталистического уклада», — ведь только ему есть до нее дело.

«Ты скажешь последнее слово, товарищ Салоу. И не возражай, дисциплина превыше всего. Как следует взвесь то, что будешь говорить. От тебя зависит, ожесточатся ли оставшиеся в живых, встанут ли на верный путь. Ты должен показать, что мы не пали духом, иначе в предательском объятии нас задушат. Подчеркни, что враг у нас общий, скажи, что эти беспорядки — самая настоящая провокация. У них недобрые намерения. Постарайся не смешивать искателей приключений с большинством, честно борющимся за свои идеалы, которые мы хоть и не разделяем, но уважаем. Скажи, что, как только они примкнут к народному блоку…»

Салоу не мог забыть Курелью и то, как Курелья отзывался о нем самом.

«Ты знаешь гораздо больше меня всяких теорий и премудростей. Ты прекрасно можешь оценить обстановку и наши возможности. Но у меня перед тобой есть одно преимущество: еще ни разу сомнения не закрадывались ни в мою голову, ни в мое сердце. Ты отважно сражался с нами плечом к плечу, даже чересчур отважно; но вот бой кончился — и ты смотришь на все со стороны, как зритель. Я никогда не доверил бы тебе руководства. Не следи я постоянно за тобой — ты оступился бы, отошел в сторону».

И все же, несмотря ни на что, Эмилио неизменно защищал Салоу. Однажды, выслушав, как другие нападали на юношу, он сказал:

— Да, Салоу говорит, что думает. Этого права ни у кого нельзя отнять. Пусть его точка зрения не отвечает ни нашим с вами взглядам, ни образованию, но чутье меня не обманывает, и я ручаюсь за его преданность. Будьте уверены, если завтра он будет с нами не согласен, то таиться не станет — или выскажет все откровенно, или уйдет совсем.

«Странный народ эти революционеры, — размышлял Салоу. — Необъяснимое сочетание тесной солидарности и недоверия. В известной степени они так же оторваны от жизни, как Сара или какая-нибудь там монахиня».

«Прежде чем идти на похороны, смажьте затворы, туже затяните ремни, как подобает настоящим рабочим. Будьте глухи к речам отступников, слушайте только Салоу».

Сара стискивает зубы, плотнее кутает острые плечи в платок.

— Я найду тебе замену, здесь у тебя не выдержат нервы. Я добьюсь, чтобы тебя устроили в госпиталь. Если будет нужно, всегда обращайся ко мне. Нам будет тяжело без Курельи, правда?

Вот что рассказала Сара Гильермо в первый вечер; потом, когда они стали жить вместе, все время возвращалась к своим воспоминаниям.

Сара переходила из одного госпиталя в другой и боялась встретить мужчину, знавшего ее еще проституткой. Она не хотела быть узнанной. Наконец, когда напряжение стало невыносимым, Сара столкнулась с Гильермо.

Курелья и Салоу продолжали жить в памяти Сары, и для Гильермо это было невыносимо.

— Сегодня, пожалуйста, не трогай меня.

— Твой Курелья давно на том свете, а Салоу в Пиренеях.

— Да, скоро уже два года.

— Ты только что на них не молишься. Это надо же, берегли тебя, как какую-нибудь девственницу! Жди, так и поверил!

— Ты любишь меня и поэтому ненавидишь их.

— Чепуха!

— Не обижайся, но они не такие, как ты.

— Хочешь сказать, лучше меня.

— Нет, ведь ты же привел меня в свой дом, и я могу спокойно здороваться с соседями. Они думают, что…

Гильермо нечего возразить, и он только ворчит. И вдруг прорывается необъяснимая холодность, которая все ставит на свои места и доводит до бешенства. Что было, то прошло. Сцена на лестнице, яркое пятно разорванного платья. Непонятная власть Сары. Угнетающее ощущение, будто узы, связывавшие эту странную пару — ее и его, — разрезаны невидимыми ножницами. И все существо Гильермо протестует.

Он держал предмостовое укрепление в Балагере. Самый короткий путь для кораблей. Развороченные, как внутренности, в шрамах траншей и воронок, плодородные, с такой любовью возделанные земли выглядят мертвой пустыней. «Мы продержимся».

Иногда приходит мысль: «Должна же когда-нибудь кончиться эта гражданская война! Мы продержимся».

Слово «высота» — предмет натянутых острот, три волшебных слова, за которыми — смертельная опасность или великое событие.

Темнеет, зажигаются и один за другим гаснут огни в домах, прижавшихся к распаханному склону.

Впереди колонны идет машина Гильермо. Он сам попросился на это задание, и его поставили первым, потому что он опытен, прекрасно владеет собой. Пока грузовики едут по «нашей» территории, ненадолго воцаряется мертвая тишина.

«Я, Гильермо, веду вперед эти тяжелые машины. Дорога изгибается, как подкова, и там, где она уходит вправо, мы выскочим на главное шоссе. И тогда самый опасный участок позади».

На мгновение страстно захотелось остаться наедине с самим собой, чтобы без свидетелей окунуться в тоску (зов плоти и одиночество, ярость и раскаяние) по Саре. С каким-то лихим безрассудством Гильермо прижимает грузовик к обочине, высовывается из кабины и знаками велит товарищам ехать вперед. Потом кричит:

— Езжайте к шоссе, там можно побыстрее! Я вас прикрою!

Грузовики уходят вперед. Гильермо их пересчитывает.

Как пастух — стадо. Можешь снова и снова перебирать воспоминания, будто четки: улица Конде-де-Асальто. «Я хочу спать, посиди со мной». — «Возможно, мы с Курельей неплохо бы поладили». — «Я подарю тебе обалденное платье, Сара!» Все шоферы на своих местах, паренек из Сант-Андреу, как всегда, хохочет. «А вот Салоу — тот посложнее. Эти мне грамотеи со своими фантазиями…» Кончится война, вернемся — тогда Сара… И что самое худшее, дурак, ты не можешь выкинуть ее из головы.

Легкий ветерок доносит свежий аромат травы. А вдруг это все дурной сон — война и женщина, горы трупов позади и несчастное существо, с которым ты случайно встретился и которое ушло от тебя в другую жизнь, где ты совершенно лишний?

— Черт, надо догонять остальных, а то слишком отстал.

Ревет мотор, грузовик огибает рытвины, скоро начнется ровное шоссе.

— Зажгу-ка фары, ничего страшного.

Между горными вершинами — треугольник рдеющего свинцового неба, а в нем, словно большая рыбина, плывет самолет.