Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Здравствуйте. Чем могу служить?

— Не знаю… — В голове у Агнешки полнейшая пустота. — Я подумала, может, Балч уже вернулся.

— А я и не знала, что он уезжал. М е н я это не касается. Как видите, я теперь продавщица, а это отнимает много времени.

Отвечает Лёда невозмутимо, хотя за ее любезно-ироническими словами кроется раздражение, и не прерывает своего занятия — она развешивает конфеты, каждую порцию ссыпает в газетный кулек и откладывает в сторону; на прилавке высится гора этих кулечков, однако Пшивлоцкая продолжает взвешивать.

— Семен, — отрывается Агнешка от бессмысленного созерцания, — я тебе очень, очень благодарна.

— Не за что.

— Есть за что! Только, Семен, как ты думаешь…

— Я не думаю, — резко перебивает он ее с тоской в голосе. — Думать — занятие не для меня.

— Если я не ошибаюсь, — вмешивается Пшивлоцкая, — вам следует поторопиться навстречу гостям.

В самом деле, у школьного крыльца, громыхая и пофыркивая, останавливается весьма оригинальный экипаж военного типа — грязно-зеленый вездеход, крытый брезентом. Оттуда вылезает мужчина и тащит за собой узел, который Агнешка узнает издалека, — это ее багаж.

— Инспекция! — приходит в отчаяние Агнешка и бежит к двери. — А детей нет…

Лёда Пшивлоцкая провожает ее долгим, тяжелым взглядом. Потом переводит глаза на Семена, который, даже не повернув головы, допивает пиво.

— И тебе из-за нее досталось, — тихо, слегка насмешливым, фамильярно-сочувственным тоном говорит Лёда. — Разошелся наш солтыс. С субботы будто подменили.

Семен молчит, словно не слышит, что Пшивлоцкая вернулась к продолжению своего прерванного монолога.

— Ну, Семен. Я к тебе обращаюсь.

— Я слушаю.

— Скажи мне, было что-нибудь между ними…

— Постыдились бы.

— Хорошо, хорошо. Но ты скажи.

— Я свечку не держал. И под чужими кроватями спать не люблю.

— Да ты бога побойся, ведь он тебе по морде так съездил, что за километр слышно было, а ты…

— По морде съездил, это верно.

— Она тебе нравится, Семен, да?

— Как сказать…

— Бедная Павлинка.

— А вы все об одном. Смешно вас слушать.

— Смешно, так забирай свой товар и не мешай мне. У меня и без тебя работы по горло.

Семен запихивает кулечки с конфетами в холщовый ранец и, не попрощавшись, уходит. Выйдя на дорогу, приостанавливается, озабоченно почесывает спутанную, как сухая трава, шевелюру и украдкой заглядывает в открытое Агнешкино окно. Потом поворачивает к озеру, все время настороженно прислушиваясь. И наконец глубоко, с облегчением вздыхает, уловив еще неясный, но хорошо знакомый рев грузовика. Комендант возвращается. Успеет.

Когда здоровались, Агнешка не расслышала ни одной из трех неясно произнесенных фамилий. И тот, знакомый, с дерзким сивым локоном над бровью, который так энергично опекал ее два дня назад, снова представился — то ли по рассеянности, то ли чтобы напомнить о себе, — но, к сожалению, смущение и острая тревога, молоточками бьющая в виски, как бы притупили ее слух. Ну и пускай, ничего это не изменит, все равно через полчаса конец ее карьере. Она чуть не попросила гостей затолкать обратно в машину ее имущество. Но не успела. Потому что пан Икс и Елкин-Палкин (при первых же словах он вставил свою любимую присказку, которую она никак не могла вспомнить) уже потащили ее манатки в дом. И Агнешке пришлось заняться пани Игрек, наиболее важной особой из всей тройки. Багаж сложили в углу класса. Агнешка пригласила гостей к себе, и стоило ей увидеть, что они сидят на кровати и на единственном стуле, как все опять стало привычным и не очень страшным.

— …со мной, елки-палки, постоянно так случается. Травка я, обыкновенная травка, где посеют, там я и взойду. В инспектора тоже сам напросился. И вот я перед вами, уважаемая коллега.

— Я очень рада, в самом деле. Только…

— Вот именно, — вмешивается Икс. — Дороги жуткие, от воды тянет холодом, неприятные места. Неприятные и небезопасные.

— Почему? — зорко поблескивает стеклами пенсне его спутница, сухопарая, костлявая, совершенно бесцветная особа неопределенного возраста; нос у нее находится в беспрерывном движении, словно стремится уловить неподобающие запахи.

— О Хробжичках ходят недобрые слухи Я как-то читал один отчет…

— Не преувеличивайте, дорогой мой, — перебивает его Елкин-Палкин. — Везде люди как люди. — И обращается к Агнешке с серьезным и сосредоточенным, несмотря на улыбку, выражением глаз: — Как вам здесь живется? Не позволите проглотить себя со всеми потрохами?

— Пока как будто все в порядке, — тщательно взвешивая слова, отвечает Агнешка. — Спасибо вам за память и заботу…

— Пустяки. Тут скорее любопытство, чем труд. Ну и… нас немного беспокоило, что́ мы здесь, елки-палки, застанем.

— Вот именно… — рассеянно поддакивает инспектор Икс и потирает пухлые, покрасневшие от холода ладони. Но тревожит его совершенно другое, потому что, вздрогнув от боли, он неожиданно встает, согнувшись в пояснице, подходит к окну и плотно его закрывает. — Ишиас, — оправдывается он со смущенной улыбкой на веселом лице и, растирая ноющий крестец, заключает: — А вот я, признаться, не знаю, выдержал ли бы здесь. Далеко, пусто, холодно…

— Ну что вы говорите, товарищ, — одергивает его пани Игрек. — Деревня — это свежий воздух, ergo [4] Следовательно, итак (лат.) . здоровье.

Сделав такое заявление, она принимается внимательно рассматривать свисающий с лампы кораблик. Уж слишком эта пани Игрек своим пенсне сверкает, беспокоится в душе Агнешка. Такая все углядит. Вот она перевела взгляд на подстилку Флокса, и ноздри у нее заработали еще интенсивнее.

— …здесь неплохо бы провести комплексные преобразования. — Инспектор согрелся настолько, что оказался способен делать выводы. — Как вы думаете? Может быть, для начала создать отделение милиции?

Агнешка, которая не сводит глаз с пани Игрек, невольно вздрагивает, что не укрывается от внимания инспектрисы.

— Дисциплинарные репрессии, — изрекает та, листая при этом странички обнаруженной на столе тетради, — не заменят воспитательных методов общественного воздействия. Восстановила против себя эту ведьму… — машинально читает она в тетради, и тон ее резко меняется. — Что такое? Я думала, это план занятий.

— Это мои личные заметки, — краснеет Агнешка, слишком поздно заметив крамольную тетрадь в руках инспектрисы. Она и без того сидит как на иголках, тщетно напрягая слух в надежде услышать шум в классе, но за стеной по-прежнему пугающая тишина…

— Простите, — сухо произносит пани Игрек. — Учитель в определенных пределах, конечно, имеет право на личную жизнь. Комнатка хорошая, чистая. О вас здесь позаботились.