Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Чем вы тут развлекаетесь?

Растерявшись, оробели. Марьянек, наиболее уверенный в ее доброте, откликается первым:

— Мы взяли в классе «Колумба».

— Вы нам обещали показать, — торопливо вставляет Тотек, — плавает он или нет.

— Кажется, вы уже сами себе показали. И как? Плавает?

— Вот посмотрите, — кричат ребята, поняв, что она не сердится.

Они расступаются, открывают вид на воду. Кораблик уверенно держится на поверхности, плывет мелкими рывками, мачты и паруса нерешительно клонятся то назад, то вперед. Отблески солнца обсыпали кораблик дождем золотистых искорок.

— Не уплывет, — успокаивает Варденга, — лед его удержит.

— Поиграли и хватит. Поднимемся теперь повыше, посмотрим на дорогу.

Марьянек послушно подогнал «Колумба» прутом к берегу.

Новое огорчение:

— Когда же доктор приедет?

— Приедет. Подождем.

Балча нет. Может, еще появится. Подождем.

Сверху видна широкая петля дороги, лес и опять дорога, протянувшаяся по плотине над озером до самых Хробжиц. Как и на всех остальных экскурсиях и прогулках, театральный бинокль Агнешки пользуется постоянным успехом и путешествует из рук в руки. Даже очень знакомый предмет, приблизясь к самым глазам, удивляет и забавляет, а к тому же тут, не дожидаясь просьб, все время что-то рассказывают, причем дети даже не подозревают, что присутствуют на исподволь подготовленном уроке произношения и пересказа.

— В Хробжицах опять строят дом, красный.

— Красный, потому что из кирпича, каменный.

— Кругляков навозили к озеру — для нового парома.

— Неправда. Парома не будет. — Это говорит Уля.

— Будет. Откуда ты знаешь, что не будет?

— Бабушка сказала.

— Много твоя бабка знает. Мой папа получше разбирается.

— Поживем — увидим, — успокаивает Агнешка спорщиков. И Варденге: — Погляди теперь ты, Тосек.

— Э-э-э, на что? Неохота.

— Тебе скучно?

— А чего мне там смотреть. Я сам туда пойду. С братом пойду, с Мундеком, нынче же. Конца урока не могу дождаться, — отстраняется он надменно.

— Хорошо. Потом расскажешь.

— Это он доктора боится, — догадывается Элька.

— Глупая ты, вовсе нет! — Варденга так рассердился, что все его веснушки потемнели. И миг спустя: — Дай-ка бинокль! — Но, разочарованный, он тут же отнимает его от глаз. — И чего там хорошего? — кривится он. — Поля и поля, снег и снег, а по снегу черные полосы.

— Марьянек. Что это за полосы?

— Это межи.

— Петрек. Как вычислить площадь прямоугольника?

— Помножить короткую сторону на длинную. Только сегодня воскресенье.

— Не бойся. — И, озаренная неожиданной идеей, Агнешка сообщает: — Как только станет совсем тепло и сухо, каждый из вас измерит у себя на поле площадь межей.

Ропот отчаяния.

— Это не так страшно, — успокаивает Агнешка, — я вам помогу. Потом у себя в классе мы сложим сумму площадей и пересчитаем в ары.

— Зачем? — округляет глаза Варденга.

— Подумайте сами зачем. Скажи, Яцек, что растет на меже?

— Трава.

— Правильно. А много там травы?

— И коза не наестся, — пренебрежительно фыркает Элька.

— Вот именно. А когда все сосчитаем, сможете рассказать дома, какие вы хорошие геометры.

Марьянек уже открыл было рот, но вопроса так и не задал, а вместо этого закричал не своим голосом:

— Заяц! Заяц!

Что-то метнулось рядом с ними, промелькнуло белесым пятном и скрылось в развалинах. Несколько мальчишек помчались вслед за видением — ведь это всегда интересно.

— Марьян, — поддевает брата Томек, — может, это был гномик, а не заяц?

— Может, и гномик. Гномики тут тоже водятся, — сообщает малыш, но его улыбка, неуверенная, хоть и упрямая, говорит Агнешке, что Марьянек теперь уже не столько верит своим словам, сколько рисуется навязанной ему и в конце концов полюбившейся ролью. И ей становится грустно.

Она помнит, как разговаривала с ним первый раз при Балче. Сегодня Балча нет. И хорошо. Нечего об этом думать.

— Когда мой дядя умрет, — мечтает вслух Элька, — я переделаю наш сад в большой-пребольшой крольчатник. Ангорских кроликов разведу.

— Как это? — неприятно удивлена Агнешка. — Почему это дядя умрет? Он же здоров.

— Но он старше меня, — безмятежно объясняет Элька. — Ничего не поделаешь.

Чтобы подавить рефлекс неприязни, Агнешка напоминает себе, как Элька заботилась об Астре и Флоксе.

— Ты ведь любишь животных, правда?

— Очень. А больше всего кроликов. И шкурки будут, и мясо, а с ангорских — и шерсть.

— Эй, Элька, — вмешивается Петрек Оконь, — у вас хлеб пекут в воскресенье. Это грех.

— Подумаешь! — говорит Теофиль. — Все равно ада нет.

— Нет — и не болтай! — одергивает его Агнешка, внезапно опечалившись и потеряв задор. Она забирает бинокль у Гени Пащуковой и осматривает местность, сперва по эту, потом по ту сторону озера. На дороге возле Хробжиц какая-то черная точка — не санитарная ли это машина… — Что там у вас опять? — нетерпеливо оборачивается она к детям. Ничего особенного, очередная маленькая сенсация. Одинокая, слишком рано проснувшаяся пчела запуталась в Улиных волосах. Уля кричит, прыгает, бьет себя руками по голове.

— Погоди, не двигайся. — Сонно молчавший до этого Тотек хватает Улю за локоть. — Убьешь. — Он осторожно перебирает пальцами черные пушистые пряди волос, освобождает пчелу и дает ветерку унести ее. Пчела скрылась за разрушенной стеной, и внезапно ее замирающее жужжание обернулось там, где она исчезла, человеческим криком. Одновременно появляются мальчишки, погнавшиеся за русаком, еще издали крича наперебой:

— Что там делается! Возле клуба! Драка будет!

— Тотек! Элька! — сразу же принимает Агнешка решение. — Отведите всех в класс. И ждите меня там.

Не выбирая тропинок, она мчится по крутому склону вниз. Добегает до угла пристройки, огибает его. Она уже отчетливо слышит возбужденные нестройные голоса. Наконец видит и людей. Возле приоткрытых дверей стоит, расставив руки, Зависляк и обороняет вход. Его плотно обступает кучка мужчин, есть тут и несколько женщин.

— Отдай рожь, Зависляк! Хлеба нет.

— Отдай ячмень.

— Отдай свеклу. Коровы голодают.

— Люди голодают! Чем сеять будем?!

Сквозь эти крики прорывается глухо бубнящий голос Зависляка:

— Отдай, отдай… Пустой разговор… А что сами пили? Рожь пили, ячмень, свеклу…

— Нам прибыль обещали, барыш! — горько и язвительно обрывает его Пащукова… — Где он, этот барыш?

— Не ори, Анеля. Не бабьи это дела.

— Тоже мне умники, пьяницы, бандиты! А ты, Зависляк, хуже всех!

— Утихомирь бабу, Пащук, не то…

— Только тронь, нечистая сила!.. — Пащукова подскакивает к Зависляку. — Получай сам!

Меткий сочный плевок попадает прямо в грудь. Януарий заносит над Пащуковой кулак. В тот же миг Пащук, как-то чудно подпрыгнув, выбрасывает вперед деревянную ногу и откидывает Зависляка к стене. Вырвался чей-то смех, торжествующий, горловой. Зависляк, вне себя от унижения, разбегается для новой атаки. И вдруг замечает Агнешку. Останавливается. Все оборачиваются туда, куда он смотрит. Воцаряется напряженная тишина. А может быть, это пристыженность.