Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Неправда! — кричит Агнешка.

Кто-то бежит, под сапогами громко хрустит щебень. И кто-то еще за ним. Балч отпускает руку Агнешки. Из-за щербатого обломка стены появляется мужчина, размашисто всех приветствуя. Агнешка узнает его сразу. Крепкая, коренастая фигура, на лоб падает льняная прядь.

Зависляк пригибается, в глазах у него оторопь, он старается как можно дальше отойти от порога подвала. Найти в толпе укромное местечко, где люди стоят поплотнее. Балч, ободряюще подмигнув, удерживает его на месте.

— Что ж это, елки-палки? — Гость обводит взглядом толпу. — Собрание на открытом воздухе?

Он протягивает руку Агнешке, та подает ему левую руку и отвечает:

— Да, собрание.

— Контузия? — соболезнует он, указывая на правую руку.

— Нет. Ничего особенного, пройдет.

Травчинский обернулся и, найдя взглядом Тотека, остановившегося неподалеку у стены, развел руками и вскинул брови, не то успокаивая мальчика, не то выражая какое-то шутливое разочарование.

— Удивляетесь, — обращается он снова к Агнешке, — откуда я взялся? Что ж, если гора не идет к Магомету… Нет, не так. Просто подвернулась оказия. Сдается мне, что в школе вы еще больше удивитесь. Нет, постойте. Можете заканчивать вашу беседу, пока врач раскладывает инструменты. — И солтысу: — Я к вам, Балч. Хочу поговорить с вами. Только, может, не здесь.

— Понимаю. Прошу ко мне.

Балч бросает беглый пренебрежительный взгляд на жмущегося к стене Зависляка. Приглашающим жестом просит гостя пройти вперед. Они отходят к дороге. Из-под стены посыпался щебень — это Тотек соскочил вниз и убежал.

Лишь теперь напряжение в толпе спадает, слышны негромкие возгласы:

— Околпачили Травку.

— Ему бы приказать отпереть, да и войти.

— Ума не хватило. Собрание привиделось.

— Наша учительница — артистка… — одобрительно жмурится Пащук.

Так вот они какие, эти люди, удивляется Агнешка. В своем замкнутом мирке они могут грызться. Но каждая угроза извне заставляет их мгновенно сомкнуться молчаливой и непроницаемой стеной круговой поруки. Она не завоевала бы их симпатий, выложив начистоту их обиды и даже встав на их защиту.

— Неправда, — возражает она Пащуку. — Я не артистка. Здесь ведь в самом деле собрание. Ваше собрание.

— Где там! — недовольно машет он рукой. — Много мы тут решим. Не нашего ума это дело, найдется голова получше.

— Значит, вы сами не хотите. Все можно изменить.

Она еще не договорила, как раздается выкрик Оконя-старшего, вопль застарелого и внезапно всколыхнувшегося отчаяния:

— Сменить солтыса! Нам солтыс нужен, а не эконом!

Все зашевелились. Казалось, вот-вот вырвется на свободу смелость.

— Михал, ты что, заболел?! — предостерегающе окликает Юзек Оконь.

— Он верно сказал!

— Кузнеца назначим.

— Семена Полещука.

— Семена! Семена!

Макс, сунув пальцы в рот, испускает устрашающий свист. И, скорчив шутовскую гримасу, объявляет:

— Я предлагаю Зависляка…

Его прерывают таким же громким свистом и криком:

— Жулик! Самогонщик!

— Портач!

— Чего ты так уставился, Зависляк? — наседает на Януария Михал Оконь. — Беги к хозяину, жалуйся!

Но Макс уже переглянулся с приятелями. Те сорвались с места, пошли на взбунтовавшуюся толпу, пряча руки в карманах, только Макс выставил вперед свою железную руку.

— Обедать, мужички, обедать пора. Повеселились и хватит. — Агнешке Макс отвешивает легкий поклон. — Приду к доктору на укол. На какой, не могу вам сказать, стесняюсь.

Однако на этот раз никто из его дружков не засмеялся. Люди расходятся уныло, безмолвно. Солома погасла так же быстро, как и вспыхнула. Ничего не сказав, Агнешка поворачивается спиной к Максу и ко всем, кто не ушел. Тут все ей чужое. Что бы тут ни происходило, она сразу же выбывает из круга этих людей, их дел, их неожиданных поступков и движений души. Никто не бросил ей ни слова на прощание. Никто не пошел с ней. Она опять одна. Агнешка украдкой трет все еще онемелую, ноющую руку. Теперь побыстрее в школу. Уже с минуту оттуда доносится прерывистый нетерпеливый вой клаксона. Наверно, зовут ее.

Тяжелый был день, решит она несколько часов спустя, уже в сумерках, когда наконец школа немного опустеет. Тяжелый и удивительный. И как это уже случалось, удивительный именно тем, что она ничему не удивлялась. Едва около замка так неожиданно появился Травчинский, как она чуть ли не сразу предугадала и другую неожиданность, подстерегавшую ее в школе. Наверно, для того, чтобы догадка оказалась справедливой, она и не кинулась сразу в школу, а из какого-то особого упрямства, несмотря на подгоняющие сигналы клаксона, все еще медлила входить в класс. Да, она не ошиблась. Потому и поздоровалась буднично, с обычной товарищеской сердечностью, с первой же секунды оставаясь спокойной и владея собой. После столь долгой разлуки нелегко находить нужные слова и жесты, но присутствие детей им помогло, избавило от той неловкости, от которой они не сумели бы отделаться, встретившись один на один.

— Глазам не верю! Ты, воеводская знаменитость, и вдруг на санитарной машине…

— Тебе неприятно?

— Напротив. Я очень рада. Только не могу понять.

— Это так просто. Я узнал о медосмотре по случайности, по счастливой случайности, от коллеги из вашего повята. Неделю тому назад он проводил медосмотр где-то тут поблизости и сказал, что следующий пункт ваш. Остальное вы видите на прилагаемой картинке. Ты действительно рада?

— Действительно.

— Ты уже не сердишься?

— На что? Это было так давно.

— Какая разница, что давно. Проблема остается актуальной. Сегодня я в самом деле не могу тебя забрать.

— Хорошо, спасибо.

Он посмотрел на нее пытливо, проникновенно:

— Ты хотела бы? Всерьез?

— Об этом после. До вечера еще много времени. Я скажу.

— Иза умоляла, чтобы я тебя привез.

— Хорошо. Дети ждут, Стах.

Тяжелый день. Она делала что могла, сперва заполняла карточки, принимала участие во всех этих обследованиях, процедурах, комбинированных прививках. Товарищ Стаха, худущий парень в очках с толстыми стеклами и носом, как у Костюшки, не то фельдшер, не то практикант, был не столько дельным и расторопным, сколько излишне самоуверенным, ему-то Агнешка и ассистировала при осмотре маленьких пациентов. Не обошлось без плача и страхов. Марьянек мужественно перенес смазывание горла, зато Тотека Варденгу пришлось держать силой, чтобы он дал накапать в глаза лекарство и помазать больные веки. Через какое-то время все эти больные и здоровые носоглотки, уши, глаза, стетоскоп, выстукивание, звяканье ампул, блеск ларингоскопов, мелькание ваты и лигнина, вдохи, откашливания, сглатывания притупили впечатлительность Агнешки. Она работала как бы в полусне, все меньше удивляясь встрече, все слабее осознавая ее необычность. Может быть, она сумела бы заниматься этим всю жизнь, лениво думалось ей, может быть, она смогла бы стать на всю жизнь женой врача… Помнит ли он эту комнату? Заметил ли перемену, оценил ли ее работу по этим цветным и вырезным картинкам на стене, по горшкам с цветами, по двум полкам около классной доски, на которых стоит посередине, на почетном месте, «Колумб», а внизу и по бокам теснятся книжки и экспонаты школьной выставки — всякие игрушки и фигурки? Нет, он даже не взглянул, нет же времени. Не посмотрел на «Колумба».