Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Не знаешь. Хоть я и остался прежним.

— Ладно, оставайся… А хочешь, Зенек? — И во взгляде майора засветилось теплое дружеское ободрение. — Я могу устроить тебя в армию. Ты еще там, брат, пригодишься…

Он хотел сказать что-то еще, но за столом вдруг громко запели. Наверно, компанию задел выпад молодого Варденги, а может, это был дипломатичный протест против уединения коменданта с франтоватым гостем. Орут во всю глотку и поглядывают на них:

Семен не принимает участия ни в выпивке, ни в пении. Повесил гитару на гвоздь в углу и только о том и мечтает, чтобы никто про нее не вспомнил. Набегался он за день, устал. Ну ладно, воздали на кладбище честь своим друзьям, сделали что положено, и хватит. С радостью убрался бы отсюда и пошел к Павлинке. Дала бы что-нибудь горячее от обеда. Кажется, такую же мысль он прочел в рассеянном взгляде кузнеца: отозвав его в сторонку, Семен предлагает ему присесть у стены, на пустой табурет рядом с собой.

— Сядь. Что-то сегодня не клеится, Герард.

— Похороны, а не вечеринка, факт. — Кузнец незаметно сплевывает. — Только я про другое думаю.

— Строиться небось хочешь?

— Хотелось бы.

— Возле кузницы?

— С печки ты, что ли, свалился? — удивляется кузнец. — Тут, в этом болоте? Пеля и слышать про это не хочет. Лучше за озером или еще подальше. Место найдется, работа тоже.

— Ты говорил кому-нибудь?

— Зачем? — крутит головой кузнец. — Еще успеется, после свадьбы.

— Разваливается наша рота, — говорит со вздохом Семен, не для того чтобы пожаловаться, а просто чтобы что-нибудь сказать.

— Эх, уж и рота, доннеркурвер… Там, в тех могилах, ни одной уцелевшей косточки небось не осталось… Да и к чему рыться в костях, живое тело лучше, верно, Семен?

И, развеселившись, ударяет Семена по плечу здоровенной, словно каравай, лапищей. Но осекается и замирает, заметив, что Балч проницательно смотрит на него с другого конца комнаты.

— Метухна, — Балч встает и поднимает свой пустой стакан, — оставь ты меня в покое со своими уговорами. Пойдем посидим с ребятами, пусть посмотрят на тебя поближе.

— Ладно, немного можно, — соглашается без восторга майор.

А Пащук, видя, что они встали, быстро наливает доверху пустой стакан. Стуча деревянной ногой, идет к ним навстречу и с шутовским реверансом просит майора принять угощение.

— Уважаемый наш гость соизволили наконец… — начинает он, но язык у него заплетается. — Видите ли, уважаемый гость, заскучали наши вояки, запеты все наши песни. Может, вы расскажете нам что-нибудь новенькое, модное, столичное? Нет? — И, не дожидаясь ответа, продолжает сам, вытянув руку со стаканом: — И выпить не хотите? Такими важными заделались? Стыдитесь старых знакомых? — Он до того распалил себя вопросами, что даже захлебнулся.

— Пащук! — Балч отбирает у него стакан и ставит на стол. — Поставь майору табурет.

— Нет, — твердо и решительно отказывается на этот раз гость. — Мне пора, прощайте. — И задумался на миг. — Могу вам сказать, посоветовать только одно: не играйте вы в тех, кем давно перестали быть. Армия — дело хорошее, но не для штатских. Годовщина годовщиной, водка водкой… Нет, друзья мои, то, чем вы тут занимаетесь, — это не шутки. Учить я вас не буду, не дети. Вот так, Зенек, — кончает он, обращаясь уже к одному Балчу, и касается его рукава. — Честь имею.

Приложил руку к козырьку фуражки и вышел быстрым пружинистым шагом, не оглядываясь назад.

В унылом молчании все смотрят ему вслед. Балч хватает вдруг отвергнутый, отставленный назад стакан и шмякает его об стену над самой головой кузнеца.

— Пащук, скотина! — И, побелев, Балч подскакивает к расклеившемуся уже инвалиду. — Кто тебе велел лезть в разговор…

Кузнец встает и сгребает ногой осколки.

— Перестань, Балч, — с неприязнью говорит он, не поднимая головы.

— Что ты сказал? — Балч бросает Пащука и грозно поворачивается к кузнецу.

— Сказал, перестань.

— Герард! — Балч подходит к нему вплотную, лицом к лицу. — Ты знаешь, как следует ко мне обращаться здесь, на сборе?

— Попойка это, а не сбор. Такой же ты комендант, как мы — армия. Слышал, что сказал этот? И был прав, доннеркурвер. Давай выпьем, Балч.

— В Усичанах, — сонно бормочет Прокоп, — одному такому удальцу…

— Заткнись, Прокоп! — На лбу Балча сверкают капли пота. Дрожащей рукой он наполняет два стакана. Подходит неожиданно к Семену: — Бери, Семен. Выпьем вдвоем.

Семен мотает головой.

— Что? И ты?

— С меня хватит, — буркает Семен, и это звучит двусмысленно.

— Ну и пес с тобой! — Балч откидывает голову и вливает в рот весь самогон. Швыряет стакан. Лицо его покраснело, глаза загорелись.

— Крепкая у тебя голова, Балч, — с вялым уважением говорит Прокоп, — но и речь у тебя крепкая, слишком крепкая.

— А раньше ты не замечал, что крепкая? — Им знакомо это грозное понижение голоса, они слушают и смотрят на него с опаской.

— А ведь факт, — признает Прокоп, словно бы удивляясь. — Раньше не замечал.

Секунда тишины. На лбу Балча обильно выступил пот.

— Смирно! — кричит он вдруг.

Сперва все думают, что это шутка. Лишь после того, как он срывает со своего плеча веревку и начинает вязать скользящую петлю, все поднимаются, встают — кто угодливо, кто лениво, допивая остатки водки. В конце концов встают все.

— В две шеренги стройсь! — Эта команда звучит спокойно, почти тихо, будто Балч будничностью тона хочет показать свою уверенность в их подчинении. Отвернувшись в сторону, ждет, когда смолкнет стук шагов и шарканье.

Не подчинились только двое — кузнец и Семен. Вместо того чтобы занять место в строю, они подходят к столу и оба, словно сговорившись, берут стаканы. Только теперь. Какое-то мгновение Балч словно бы не видит их, не хочет видеть. Наконец он смотрит на них, поднимает сложенную вдвое веревку, они поднимают стаканы. Балч колеблется, думает — петля падает вниз. Но внезапно он подскакивает к ним и двумя сильными ударами вышибает у них из рук стаканы. По шеренгам проносится глухой ропот.

— Молчать!

Кидается к строю, пробегает вдоль него и у всех, кто осмелился взять стаканы, вырывает их и разбивает. Добегает до конца шеренги. Макс опускает свой крючок, в котором искусно зажат стакан, пятится назад, на то место, где должен стоять Герард, и говорит почти шепотом с искрой насмешки во взгляде:

— Ты бы обернулся, Балч. Посмотрел бы, кто пришел.

Все взгляды уже устремлены на светлый прямоугольник раскрывшейся двери. Строй застывает в безупречной неподвижности — до того все изумлены.

Оторопевший не меньше остальных Балч все же сразу овладевает собой и направляется к Агнешке. Она задерживается на самом пороге, как бы намереваясь уйти, и Балч, предвидевший это, останавливается. Она превозмогает искушение бежать и входит. Они в одном шаге друг от друга. Балч ждет — ни один мускул не дрогнул на его лице.