Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

Двинулись они, значит, прямо к кладбищу, и пока все было в аккурате. Но вот идут они себе между могильных плит, покачивает матроса, а Марку и почудилось вдруг, будто видит он что-то белое на паперти. Ну, а матрос, тот ничего не видит — да попробуй угляди тут что, когда на плечах у тебя этакая туша.

«Что это вон там?» — шепчет Марк на ухо Пэту.

А Пэт Гроу возьми да и шепни в ответ — так, шутки ради:

«Не иначе, как черт в ночной рубахе».

«Так поосторожней, Пэт! — шепчет Марк. — Потихонечку! Смотри — поднимается, сюда идет!»

Пэт только усмехнулся в ответ.

«А-а, говорит, это он, это на него похоже!»

А тут и Леви отозвался с паперти, тихонько так:

«Ну как, раздобыл? Ничего, жирный?»

«Господи боже! — заорал матрос. — Да никак и впрямь черт!»

Сбросил он бедного Марка у ног Леви и — наутек, жизнь-то терять кому охота. Ох, и напугался же он — пуще всех. Ни во что он не верил, а тут вот тебе на! И только он к воротам, глядь, еще кто-то в темноте ему навстречу и что-то на плечах тащит. А это, значит, Импи с овцой.

«С нами крестная сила! — завопил Пэт Гроу — и бежать. — Конец света настал!» — орет он на всю улицу, будто с ума спятил. Импи тоже пустился наутек, а куда, и не скажу, право.

Ну вот, значит, лежит бедняга Марк на земле. Был он не робкого десятка, а тут и слова не выговорит — до того его ошарашило. Да и Леви тоже перепугался насмерть. В темноте ничего не разберет, дрожит возле Марка и шепчет:

«Кто это, кто это?».

А старый Марк до того струхнул, что решил: пришел его смертный час, и спрашивает:

«Это ты, сатана?».

Тут уж Леви слышит голос-то совсем не тот, какого он ждал, да как отскочит, быстрей, чем блоха соседская. Заорал еще пуще Пэта Гроу и тоже давай улепетывать. Да жестянку-то на бегу обронил, а старый Марк поднял. Встряхнул ее, слышит — деньги. Ну, тут-то он и смекнул, в чем дело: уж кто-кто, а он-то знал, как было захоронено братнино добро.

«Понятно, все понятно! — говорит. — Да это же Леви Картер, вор эдакий! Все понятно, все понятно!» Сунул он жестянку в карман и вприпрыжку домой, будто и вовсе ни про какую ревматизму не слыхивал.

Дома открыл жестянку, а там шестьдесят золотых соверенов. Шестьдесят соверенов!

«Ну, видно, нет худа без добра, — говорит Марк. — А уж добрей этого куда там!»

Ясное дело, денег, что были в жестянке, из рук своих Марк уже не выпустил. Вот так и выкупил он дом. Домишко-то, правда, не ахти какой — прутья, да глина, да крыша соломенная, но ведь он об нем всю жизнь мечтал. Там и дни свои кончил он, как и подобает истинному христианину. (Ваше здоровье!)

Перевод В. Кривцова

С давних пор жителям долины стал привычным вид человека на велосипеде, везущего сумку с газетами. Его не только видели, но и слышали, потому что отличала его от других встречных велосипедистов не внешность, хотя и примечательная, а голос — приятный тенор, звучавший каждое утро там, где он проезжал, — из Кобз-Милла через Кэзл-Приди-Питер, Тэспер и Базлбери, и далее, в Тринкл и Нанктен. Все, что угодно, пел он — баллады, всевозможные песни, арии из опер, церковные гимны и хоралы (он был первым голосом в тэсперском церковном хоре ), — но при этом, казалось, соблюдал некий круговорот в их исполнении. В начале недели это были гимны и хоралы; в среду он обычно переходил на скромные мирские мелодии; четверг и пятница отмечались целой гаммой любовных песен и баллад, обязательно светских и необязательно скромных, а в субботу, в особенности к концу дня, который он проводил у стойки в «Белом олене», вся его программа становилась грубоватой и даже немного непристойной. Зато в воскресенье он был благопристойнейшим из людей, ни один сомнительный напиток не орошал его уст, и поведение его делало честь церкви, являя образец и для самых заядлых трезвенников.

Дэну Пейви было около тридцати пяти лет; не выделялся он ни ростом, ни внешностью, за исключением шляпы (жесткого черного котелка, который никогда не выглядел его собственным, хотя носил он его давным-давно), да еще носа. Это был уродливый нос, непомерно толстый, как локоток ребенка; таким он был от рождения, не был он ни сломан, ни покалечен, хотя подобное несчастье, возможно, произошло с ним в материнской утробе, когда он еще не успел сформироваться, и лекарь-природа лишь залечила его, не придав должной формы. Но мягкая улыбка на лице Дэна скрашивала этот недостаток, делала его лицо приветливым и, казалось, говорила: «Не косись на меня, я добрый малый, шляпа эта моя; ну, а нос — это уж господь бог дал мне такой».

Шесть деревушек, по которым он развозил газеты, лежат вдоль Икнилдской долины, под самым кряжем лесистых холмов. Их обитатели, живущие по соседству с лесом, рубят буковые деревья и дома у себя делают планки и подрамники для мебельной фабрики, находящейся по ту сторону холмов и занимающейся производством одних только стульев. Иногда и в самом лесу можно встретить шалаш, в котором сидит мужчина, вытачивающий на станке с ножным приводом части стульев. Величественны эти места, высоки, безлюдны и зелено-тенисты леса, и обозревают они с высоты шесть маленьких деревушек, как человек смотрел бы на шесть крошечных камушков-голышей, лежащих на зеленом ковре у его ног.

Однажды августовским утром наш газетчик возвращался на своем велосипеде в Тэспер. День блистал, подобно алмазу, но Дэн не пел, погруженный в раздумья о Скрупе, новом приходском пасторе в Тэспере, и мысли эти удручали его. Дело было не только в тоне воскресной проповеди на тему «Нищих всегда имеете с собою» [16] Текст из Евангелия, используемый церковью для утверждения незыблемости разделения людей на богатых и бедных. , хоть это и плохо звучало в устах человека, известного своим богатством и черствостью сердца, подобного (как о нем говорили) дверному молотку; нет, тут было что-то более существенное; природное несходство между ними было слишком глубоко и вызывало неприязнь Дэна к пастору. Преподобный Фодел Скруп был богатым человеком, видимо, твердо уверенным в прочности своего состояния; он был из тех людей, с которыми Дэн Пейви никогда не мог сойтись во взглядах. Что же касается миссис Скруп, то одна лишь мысль о ней приводила Дэна в уныние, изливавшееся нескончаемыми вздохами.

В Ларкспер-Лейне он внезапно наткнулся на пастора, который беседовал с пожилым человеком по имени Илай Бонд, подрезавшим живую изгородь. Скруп не носил шляпы, и на голове у него была копна выцветших волос. На его лице, хотя и гладко выбритом, отчетливо выделялась густая сеть морщин и складок; плечи у него были сутуловатые, ходил он немного вразвалку, и голос его напоминал вой.

— Минуточку, Пейви, — проревел он, и Дэн сошел с велосипеда.

— Все эти годы, — продолжал священник беседу с садовником, — все эти годы, господи боже мой!