Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

— Родился я в Тэспере, шестьдесят шесть лет тому будет двадцать третьего октября, сэр, в самый тот день, только за два года до того, как леди Хесселтайн сбежала с Рудольфом Моксли. И вырос я здесь и работать начал шести лет от роду. Двенадцать детей было у меня (хоть пятеро из них и померли, а двоих взяли в солдаты), и понятия я не имел никогда, что значит не работать хоть один-единственный день за все эти шестьдесят годов. Никогда… Вовек не отблагодарить мне за это моего благословенного хозяина.

— Это же великолепнейший феодализм, — пробормотал про себя священник. — А кто твой добрый хозяин?

Старик благоговейно коснулся своей шляпы и произнес:

— Господь бог.

— О, понимаю, ну конечно, конечно! — воскликнул преподобный Скруп. — Что ж, доброе здоровье, всегда доброе, и добрая работа, вдосталь доброй работы — прекраснейшие вещи. Кто ни разу не сделал за день того, что ему положено, — пес, и кто обманывает своего хозяина — тоже пес.

— Уж я-то никогда так не делал, сэр.

— Ну, и были у тебя счастливые денечки в Тэспере, не так ли?

— Так точно, сэр.

— Великолепно. Ну… гм… какой сильный дождь был ночью…

— Да, уж то-то был дождь! Нынче в пять утра я бы не выпустил своих уток — они бы утопли, сэр.

— Ага, ну-ну-ну!.. — протянул пастор, трогаясь в обратный путь вместе с Дэном. — Чудесный старик, счастливый и довольный. Хотелось бы, чтобы побольше было таких. Хотелось бы…

Пастор удовлетворенно вздохнул; тем временем они с Дэном шли рядом, пока не добрались до деревенской улицы, где в низком стремительном полете взад и вперед мелькали ласточки. Стоявший неподалеку мальчуган все пытался схватить их своими ручонками, когда они проносились мимо него. Пес Дэна, приветствуя хозяина, встал на задние лапы. Он был черен и несколько напоминал борзую, но был шире и сильнее. Хвост его круто загибался над спиной, и по молодости лет он был порядочным нахалом; он мог драться как тигр и мчаться как ветер — многим зайцам пришлось в этом убедиться.

Скруп, пристально разглядывая собаку, спросил:

— А здесь все еще браконьерствуют?

— Браконьерствуют, сэр?

— Мне так сказали. Надеюсь, это неправда; ведь я откупил себе тут почти целиком право охоты.

— Никогда не слыхивал об этом, сэр. Разве только давно… Говорят, когда-то базлберийские парни наловчились добывать дичь, но не думаю, чтобы во всей округе было хоть одно ружье без разрешения.

— Не в ружьях тут дело. На прошлой неделе кто-то поставил силки на кроличьем участке у фермера Прескотта, и он на этом потерял пять-шесть десятков кроликов. Теперь редко где увидишь зайца, и куда ни пойдешь, всюду проволочные сети. Это ведь настоящее преступление, ты знаешь, — голос Скрупа стал громким и резким, — и я буду очень сурово бороться с браконьерством всякого рода. Ну конечно, ты-то знаешь, в чем дело, Пейви. Ну конечно… Был такой малый в моем прежнем приходе, браконьер, хитрейшая бестия, из самых гнусных, никогда не работал, и у него тоже был пес вроде твоего — это ведь твой пес, правда? На ошейнике у него нет имени хозяина — ты должен бы завести ему ошейник со своим именем, — ну так вот, у него был мерзкий зверюга пес: уносил моих фазанов дюжинами; а уж зайцев он всех истребил… Человек этот ничем другим и не занимался; но мы его все-таки выследили, и я сам застрелил пса.

— Застрелили? — переспросил Дэн. — Нет уж, что до браконьеров, ни одного не смог бы назвать, если мне и случалось их видеть. Знаю о них не больше, чем покойник в могиле.

— Мы к ним будем очень строги, — закончил Скруп. — Скажи, ты будешь петь из Перселла в воскресенье вечером?

— «Господь — пастырь мой! Я ни в чем не буду нуждаться», сэр.

— Великолепно! Всего доброго, Пейви.

Дэн в сопровождении собаки, лаявшей и прыгавшей вокруг него, покатил к своему домику, казалось, осевшему под тяжестью собственной кровли; крыша его свисала на целый ярд, и птицы свили на ней гнезда по меньшей мере десять лет назад. Дэн был холостяком и жил здесь со своей матерью, Мег Пейви. Она содержала до смешного крошечную лавчонку, где продавались сласти, уксус, пуговицы для обуви и тому подобные мелочи; была она премилой старушкой, столь же наивной, сколь и рассеянной. Если вы подходили к ее прилавку за газетой и выкладывали полкроны, то случалось, что сдачу она давала с шестипенсовика, и когда вы указывали ей на ошибку, она с улыбкой отдавала вам обратно эти же полкроны.

Дэн прошел в заднюю комнату, где Мег собирала на стол к обеду, сбросил сумку и молча сел. Мать его, не без труда передвигая ноги, совершала бесчисленные путешествия между столом и кладовой.

— Миссис Скруп была, — сказала Мег, неся на стол хлеб.

— Что ей было нужно?

— Ей нужно было меня побранить.

— А что такое ты сделала?

Мег снова зашла в кладовую.

— Да не я, а ты.

— Что ты хочешь сказать, мать?

— Намекала она мне, — при этом Мег толкнула миску с картофелем направо от хлеба, а солонку поставила слева от скудных остатков пирога с крольчатиной, — на то, что ты выпиваешь. Она сказала, что своим пьянством ты позоришь хор, и мне, мол, надо убедить тебя бросить пить.

— Уж лучше бы я ее убедил, что пора ей на тот свет убраться. Не считаю нужным брать пример с этих поганых богачей. Что мы — трава под их ногами? И почему это пасторши всегда бывают хуже самих пасторов? Проживи я тысячу лет, вес равно не понять мне этого. О господи, что же дальше?

— Так она и сказала: пить — плохо для всех, а уж мне-то надо бы тебя отругать.

— О господи, — возразил он, — уж не думаешь ли ты, что я пью ради пьянства, потому что мне это нравится? Да никто так не делает. Пьешь, чтобы не сочли тебя дурнем или не подумали, что хочешь задирать нос перед товарищами, хоть и знаешь про себя, что и правда мог бы стать лучше их, будь ты побогаче да побойчее. Кто же хочет быть бедняком, даже если его и учат быть всем довольным? Да как это бедный может быть доволен, пока есть богатей, которому он должен служить? Богачей мы всегда имеем с собою [17] Дэн перефразирует упомянутый выше евангельский текст. , это наш крест, мы трава у них под ногами. Чем уж тут нам гордиться? Когда ты беден, все, что тебе остается, — надежда на лучшее: так это они зовут завистью. Если тебе не по душе богатство, ты всегда можешь его раздать, а вот от бедности ты не уйдешь, как и она от тебя не уйдет.

— Нехорошо, Дэн, ни с кем ты не хочешь считаться, совсем задурил.

— Если бы я мог, я бы стал вольным человеком и зажил бы сам по себе миль за сто от кого бы то ни было. Но это все блажь, просто блажь, нечего и думать, чтобы такое могло случиться; вот я и делаю как все люди, не потому, что так хочу, а потому, что не могу решиться жить иначе. Многому ты меня научила, мать, а вот смелым быть не выучила, да и сроду не было у меня храбрости, потому-то я теперь и пью вместе с другими дурнями, которые, должно быть, пьют по той же причине. Везде то же самое — что пьянство, то и все прочее.