Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

— Н-да, разорюсь в пух и прах, до нитки, если не выйдет в делах поворот. Да не когда-нибудь, а сейчас. А так что зря языком-то молоть.

И тут действительно в судьбе его произошел поворот. Харви впервые ехал по Шеггской пустоши — решил поискать новых клиентов. В конце поля, ярдах в пятидесяти от дороги, он увидел ферму — аккуратный квадратный домик с двором и угодьями. Акров так двадцать на глаз. Дом был опоясан белым частоколом. Рядом, за изгородью из цветущего терна, — хорошо ухоженный фруктовый сад. Перед домом чистенькая ровная лужайка, на которой паслось несколько овец, а под изгородью, укрывшись от ветра, лежали ягнята. Но что больше всего поразило воображение Харви Унтлоу — раскинувшееся за домом поле. В дальнем углу его, на гумне, желтело несколько небольших скирд. Все здесь было небольшое, но ладное, ухоженное. А по полю и по гумну разбрелись куры — сотни кур, породистые и почти все белые.

Предоставив лошади полную возможность наслаждаться видом зеленой лужайки и запахом травы, скупщик толкнул белую вертушку и направился к заднему крыльцу. Проходя двором, он обратил внимание на желтую повозку с черной надписью «Элизабет Сэдгров, Прэтл Конер».

На пороге его встретила высокая сухощавая женщина лет пятидесяти. В руках она держала чайник.

— Добрый вечер, мэм. Нет ли чего продать? — сразу же приступил он к делу, доверительно-вежливым жестом приподымая шляпу. Женщина была одета очень опрятно. Видимо, не из простых. Седая.

Она внимательно разглядывала его не отвечая.

— Холодно нынче, — попытался он завязать разговор.

Она продолжала непонимающе смотреть на него. Словно мышь на могильную плиту.

— Любой товар беру. Все, опричь лиха. Его и так хватает. Яиц нет ли? Птицы?

— Что-то я вас не припомню, — ровным хрипловатым голосом сказала миссис Сэдгров.

— А я впервые в ваших краях. Откровенно говоря, мэм, я и вообще-то недавно этим промышляю. С полгода. В прошлом году я еще воевал. Вот, ищу новых клиентов. Трудная работенка. Нечем разжиться.

Миссис Сэдгров сняла крышку с чайника, заглянула в него и закрыла с таким видом, словно увидела таракана.

— Вот так-то, — вздохнул скупщик. — А славная у вас ферма, мэм. Маленькая, но славная.

— Мне хватает, — сухо заметила хозяйка.

— Конечно, хватает. Только одиноко, поди.

— Вести хозяйство — тоже нелегкая работенка, — чуть улыбнулась миссис Сэдгров.

— Да, уж конечно, мэм, нелегкая. Но вы, как я погляжу, справляетесь на славу. Вон какие у вас скирды справные. Я, знаете, в своем деле тоже не промах, только больно оно хлопотное, а доходов никаких. Лошаденке на подковы и то не заработаешь.

— Пожалуй, я продам вам яиц, — сказала миссис Сэдгров.

— Я взял бы с полсотни, коль уступите.

— Если я и продам, то по своей цене.

— Что ж, говорите, сколько. Поторгуемся, коли не гнушаетесь.

— Гнушаюсь? Деньги — всегда деньги. Что мои, что ваши.

— Верно, мэм. А я ничего и не говорю, — поспешил согласиться скупщик, и хозяйка пригласила его в дом.

Каменный пол был устлан дорожками; в открытом очаге полыхали дрова; в большом, выкрашенном в коричневый цвет поставце на медных крюках висели кружки, а на полках, налезая друг на друга, словно рыбья чешуя, блестели тарелки. Темный ларь закрывал уходящую вверх лестницу, ведшую к маленькой дверке. В углублении под окном черная лежаночка словно манила присесть. А посреди комнаты стоял большой, добела выскобленный стол; на одном конце его было накрыто к чаю. Очевидно, кухня служила одновременно столовой. Молоденькая девушка поджаривала на огне тосты. При входе скупщика она обернулась. Какая красавица! Рыжие волосы, кожа цвета орехового ядра, глаза — голубые, руки — как у настоящей леди. Он увидел ее всю сразу — зеленый шерстяной жакет поверх черного платья, серые чулки и туфельки, — и забыл, зачем пришел, забыл про седую женщину, ее мать, про свои пятьдесят фунтов, про Софи. Все мгновенно вылетело из головы. Девушка молча разглядывала его. Он был высок, чисто выбрит, черный завиток задорно спадал на лоб.

— Добрый вечер, — сказал Харви Уитлоу таким тихим голосом, каким говорил в церкви.

— Это за яйцами, Мэри, — пояснила миссис Сэдгров.

Девушка отложила длинный прут для поджаривания хлеба. Она была чуть пониже миссис Сэдгров и не слишком на нее похожа, ровно настолько, чтобы заметить семейное сходство. Не произнеся ни слова, она прошла в другой конец кухни и отворила дверь в кладовую. Там на скамье в двух больших кринках квасились сливки, а на соломенной подстилке стояли большие корзины с яйцами.

— Сколько здесь? — спросила миссис Сэдгров, и девушка ответила:

— Сотни три, кажется.

— Вы все возьмете?

— Да, мэм, — поспешно отозвался Харви и кинулся к повозке за ящиками. Потом они вынимали яйца из корзин и клали в ящики — девушка подавала, а он укладывал. Миссис Сэдгров вышла, оставив их вдвоем. Сначала скупщик молчал.

— Нет, по этой дороге, — пробормотал он, словно про себя, — по этой дороге я еще не ездил.

Мэри молчала. Несколько раз пальцы их встречались, и раз или два, когда оба они нагибались над корзинами, ее рыжие кудри были так близко от лица Харви, что почти задевали его.

— Ну и глухо у вас здесь, — снова попытался он завести разговор.

— Да, — сказала Мэри Сэдгров.

Когда все яйца перекочевали в ящики, появилась мать Мэри.

— Не возьмете ли несколько кур, скупщик?

— Хоть тысячу, мэм, — выпалил Харви. Хоть тысячу! Черт возьми, кажется ему действительно улыбнулось счастье! Он последовал за женщиной во двор. Она ушла, а он остался ждать. Харви стоял у крыльца, думая о девушке и о неожиданно удачной сделке. Предложи они сейчас ему десять тысяч кур, он взял бы все до единой. В лепешку расшибся бы, но взял! Девушка оставалась на кухне. Она была там, в доме, за его спиной, в нескольких шагах от него. За низкой оградой, отделяющей двор от ярко-зеленого ковра лужайки, откормленный черный пони щипал траву. Во дворе, не спуская с Харви глаз, застыл молодой гусак. Он стоял у каменной колоды, на которой вверх окоченевшими лапками лежал мертвый дрозд. Девушка все еще была на кухне. Она ходила там взад и вперед — Харви слышал ее шаги. Может быть, она подсматривает за ним в окно. Будь у миссис Сэдгров двадцать миллионов яиц, он скупил бы их все. Как она долго! Во дворе стояла мертвая тишина. Гусак принялся чистить клювом белые перышки на груди. Его трехпалая нежно-розовая лапа по форме напоминала большой трехгранный алмаз, на конце каждой грани которого приделан коготок — маленький очищенный орешек. Гусак поднял ногу и, сомкнув пальцы, спрятал ее под крыло. Стоя на одной ноге, он погрузился в раздумье. Его вытаращенный голубой глаз смиренно смотрел на мир, — конечно, у него было два глаза, но Харви мог видеть только один — смиренный голубой глаз в розовой оправе, придававшей ему этакое распутное выражение, а в клюве алели хищные влажные ноздри, словно у гусака был насморк. Красивая птица. Чем-то она напоминала миссис Сэдгров.