Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

— Не уступите ли и этого щеголя, мэм? — спросил Харви у миссис Сэдгров, когда та вернулась.

Да, она продаст гусака и две дюжины молодок. Харви загнал птицу в клетку.

— Пошли, пошли, — утихомиривал он отчаянно отбивающегося гусака, крепко сжимая его в объятьях. — Не бо-ось. До субботы не трону.

Он опутал веревкой лапу гусаку и привязал его к крюку внутри повозки. Затем достал кошелек и расплатился с миссис Сэдгров.

— Будьте здоровы, мэм! Будьте здоровы, — прощался он, отъезжая. Мэри он так больше и не увидел в тот день.

— А ну, шагай, Хитрюга! Шагай, тебе говорят! И они покатили домой. Через час на Дэниел Гринз показалась первая веха — мельница, которая давно уже не махала крыльями, хотя с виду была вполне исправным архитектурным сооружением. Повозка подъезжала к Диннопу.

Несколькими минутами позже Харви был уже у своих ворот. Не успев еще въехать во двор, он принялся подтрунивать над матерью — добродушной полногрудой матроной. Обычно она сидела дома, скупая снедь и живность у всех, кому случалась нужда продать. Искусством торговаться она, пожалуй, владела лучше сына, и попасть к ней в лапы считалось большой бедой.

— И сколько же ты дала за этого заморыша? — вскричал Харви, уставившись с наигранным презрением на некую живность — типичное «ни рыба ни мясо», запертую в клеть.

— С ума сойти! — заявил он, когда мать сообщила ему цену. — Ты же меня по миру пустишь!

— Что ты говоришь! — кипятилась та. — Курица отменная. Голову даю на отсечение, что она через месяц начнет нестись.

— Эта? Да разве это курица? — куражился Харви. — Один клюв чего стоит. Ты меня разоришь! В пух и прах разоришь.

Возмущенная миссис Уитлоу повысила голос.

— Ладно, — успокоил ее сын. — Может быть, она и впрямь ничего. Конечно, не совсем то, что надо, но и не так плоха, чтобы из-за этого подымать крик. Ты же знаешь, какой я придира. Ну, а если уж хочешь взглянуть на настоящих кур, — продолжал он хвастливо, вытаскивая из повозки клетку со сбившимися в груду молодками, — так вот это куры! И еще гусак! Я сторговал тебе гусака. Всем гусакам гусак!

Выгрузив птицу, он поехал дальше, на постоялый двор, где держал лошадь и двуколку — собственной конюшни у него не было. После ужина он рассказал матери о Сэдгровах и их ферме.

— Дочка такая красотка, какой ты сроду не видывала. Только тихоня, страшная тихоня. Волосы — что шерстка у белки. Очень миленькая.

— Ты, кажется, собирался зайти сегодня к Софи? — спросила мать, зажигая лампу.

— А, бог мой! Совсем из головы вон! Устал я. Не пойду. Подождет до завтра.

Миссис Сэдгров вдовела уже десять лет, но на долю свою отнюдь не плакалась. Хозяйничать на ферме, которая была ее собственностью, ей помогали сухонький старичок и рослый парень. Чем старше становился дед, тем меньше она платила ему (соседи недаром называли ее жилой) и тем усерднее он на нее работал. Чем старше становился парень, тем меньше он работал и тем больше сквернословил. Дела у миссис Сэдгров шли превосходно. И дочку свою Мэри, само собой понятно, она воспитала как настоящую леди. До семнадцати лет Мэри обучалась в пансионе вместе с благородными девицами. Худо ли, хорошо ли, но что посеяно, то и взойдет — Мэри была не работница на ферме. Такое воспитание только избаловало ее и отохотило от крестьянской работы. А зря, потому что ферма рано или поздно должна была достаться Мэри, а она и сена от соломы не умела отличить.

Все это, как и многое другое, Харви тотчас же узнал от соседей, а кое о чем догадался и сам. Теперь торговля его пошла бойко, он уже не приходил в отчаяние: под ногами была твердая почва, и он уверенно смотрел вперед, не боясь того, что принесет ему завтрашний день. Каждую неделю, а то и дважды на неделе, он появлялся на ферме, и хотя для этих посещений всегда имелся весьма серьезный деловой повод, они мало-помалу стали менее официальны как по характеру, так и по тону.

— Чашку чаю, скупщик? — деловито предлагала миссис Сэдгров, и он оставался пить чай и беседовал с нею когда по полчаса, а когда и по часу о птицеводстве, о сбруе, о рыночных ценах, о том, как ухаживать за свиноматками и как лучше вести дом и хозяйство. Мэри обычно тоже сидела за столом и молчала. Она почти никогда не говорила с Харви, но он чувствовал ее теплоту, расположение к себе, интерес, заглушенные чрезмерной скромностью, робостью, пугливостью, что ли, которые ни он, ни она не умели, да и не имели случая превозмочь.

Однажды он, как всегда, остановился у белого частокола. Стоял тихий майский вечер. Солнце садилось. Неумолчно щебетали зяблики и крапивники. Мэри, закутанная с головы до ног, была в саду. Он видел ее из-за изгороди: в одной руке она держала черпак, в другой — роевник. Пчелиный рой, словно большой нарост, сидел на яблоне. Ветви ее были густо усыпаны белым цветом. Мэри сделала несколько робких попыток собрать пчел в роевник, но из этого ничего не получилось.

— Они знают, что вы их боитесь! — крикнул ей Харви. — Давайте-ка я вам помогу.

Он взял у нее из рук черпак и роевник. Она стояла растерянная, беспомощная, с таким видом, будто судьба наконец избавила ее от непонятной и непосильной задачи. Но ему нравилась эта робость, эта почти неуклюжая неподвижность.

— Да пустяки, — сказал он, наблюдая, как она поправляет шаль, стряхивая на землю застрявшие в ней белые лепестки. — Пчелы жалят больно, но мне уж столько раз от них доставалось, что я теперь вроде как привитый. Они понимают, что вы их боитесь.

Прямо как был, без сетки, без перчаток, Харви решительно шагнул к яблоне и без всяких злоключений огреб рой в роевник.

— Нельзя показывать, что боишься, — заявил он. — Ни пчелам, ни кому другому, — добавил он смеясь.

Она покраснела и, чуть слышно поблагодарив, прямо взглянула на него ясными глазами.

И так всегда — Мэри краснела, говорила «спасибо», и все. Сколько раз, когда миссис Сэдгров оставляла их вдвоем на крыльце или на кухне, Харви пытался втянуть девушку в разговор, шутливый или деловой, поговорить о жизни, о том, о сем… Тщетно. Мэри смущенно отвечала «да» или «нет». И все. Чего она робела? Харви не раз задавал себе этот вопрос. Может, с ней и впрямь что-то не так? На вид все как будто в полном порядке — цветущая, красивая девушка. Может, она не желает снизойти до него? Навряд ли. Потому что хоть в его присутствии она и терялась — у нее пропадал голос, глаза смотрели испуганно, все же он чувствовал, что она расположена к нему. И он то и дело заводил со своей матерью разговор о Мэри и миссис Сэдгров.

— Они, видать, люди состоятельные, очень состоятельные. Денег много, а тратить не на что. Ферма собственная, аренду платить не надо. И потом, у нее, говорят, еще есть земля в Смортон Комфри, хорошие наделы, и она выгодно их сдает. У нее, надо думать, хозяйства на несколько тысяч. А Мэри эта самая — красавица. Она мне сразу приглянулась. Только больно уж образованная. И потом, Софи…