Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

Бэрл и Пегги водой было не разлить, они, как и все близнецы, были неразлучны. Соглашаясь с чем-нибудь, они в один голос громко и весело кричали «да!», если же сомневались в чем-нибудь, то сомневались обе, и, обменявшись взглядом, прежде чем ответить, одновременно говорили твердо: «Нет». Они были на одно лицо, одинаково одевались, одинаково вели себя, словом, невозможно было отличить одну от другой, но командовала всем Бэрл — у близнецов всегда кто-нибудь один командует. Шло время, и связь девочек с их глухой матерью стала ослабевать; две маленькие егозы подросли и, не выдерживая трудности общения с Элинор, раздражаясь ее непонятливостью, совсем отбились от рук. А она любила их все так же, ничуть не меньше, ни на йоту.

К десяти годам они были во всем под стать одна другой — голубоглазые, светловолосые, румяные, к тому же премилые певуньи. И Элинор, никогда не слышавшая их голосов, неутешно горевала, что ни разу их шепот или хотя бы малейший звук не проник сквозь глухую стену, отгораживающую ее от детей. Как ни печально, но именно их пение нарушило мир в семье. У близнецов были нежные, тоненькие голоса, и пели они, как два небесных ангелочка, не дуэты, а просто песни на два голоса. Пегги вторила Бэрл, и Джок очень гордился их пением, как, впрочем, и всем, что они делали. Из вечера в вечер, когда Джок возвращался домой, Элинор видела, как он помогает им учить уроки или дурачится с ними и смеется над их болтовней. Кое-что он записывал для Элинор на грифельной доске, и накажи меня бог, если она не переписывала все это в свою большую ученическую тетрадь, чтобы потом читать и перечитывать. Ни единое слово не прошло через ее слух, ни единое, все вокруг нее было безмолвно, безмолвно, безмолвно! Она постоянно терзалась от того, что не знает и никогда не узнает их голосов, ее вечно угнетала невозможность слышать их пение, смеяться над шутками, которыми они перебрасывались с отцом. То, что она ни разу не слышала голоса Джока, беспокоило ее меньше; она понимала, что отец так близок детям, как ей, отгороженной от них глухотой, никогда не быть; понимала она и то, что они все больше отходят от нее и становятся все равнодушнее. До чего же они были милы, эти две козявочки, когда стояли, вытянувшись в струнку, заложив руки за спину и устремив широко открытые глаза к потолку; и с какой серьезностью они пели: «Купите устрицы, живые устрицы!», а тем временем обожающий их отец сидел, обмирая от восхищения. И Элинор видела, правда, не слыша этого, как он с неистовым восторгом бьет в ладоши.

Она была одержима желанием услышать их, это были ее дети, она родила и вскормила их, и эта одержимость усиливалась под действием удивительных снов — в них обретшая слух Элинор слышала голоса, похожие на чистейшие голоса оперных певиц, разливающиеся в песне, и хотя она не могла разобрать ни слова, тем не менее твердо знала, что это голоса ее детей, что божественная музыка льется из их уст. Эти-то сны и вселили в нее слепую веру, что, несмотря на долгие годы глухоты, слух вернется к ней. С неистовой убежденностью она рассказывала Джоку о своих снах и о своих надеждах. Джок недоверчиво покачивал головой: упущено время, говорил он, уже слишком поздно. Но Элинор выходила из себя — видит бог, если она слышит музыку во сне, то что же может помешать ей услышать ее и наяву, стоит только понять причину глухоты и устранить ее, а в этом нет ничего невозможного. Отчего же не попытаться? Вскоре эта мысль овладела Элинор всецело: если только ее возможно вылечить, значит, она во что бы то ни стало вылечится. Джок и Дэн серьезно обсуждали это. Они не представляли себе, как отзывается в Элинор ее собственный голос, когда она говорит, как же, если она сама себя не слышит, отражается он в ее голове? Доносится ли до нее каким-нибудь образом звук или это все равно, что бить кулаками по воздуху?

— Если она ничего не слышит наяву, откуда же ей знать, что во сне она что-то слышит? Должно быть, это просто ее фантазия.

Когда они объясняли ей это, она ожесточенно нападала на них.

— Но я знаю! Знаю! Не могу сказать вам откуда, но знаю! Понимаете — знаю!

Они пожимали плечами и жестами старались ее успокоить.

— Откуда ты можешь знать это?

Она резко обрывала их:

— Но я же не родилась глухой!

Это было резонно. И тем не менее Джок писал ей на грифельной доске: «Может статься, тебе это мерещится». Она внимательно следила за его рукой, выводящей эти слова, а потом кричала, задыхаясь от возмущения:

— Что ж, по-твоему, я рехнулась? Ты это хочешь сказать?

Ее увещевали, а она настойчиво твердила им в ответ:

— Все равно будет по-моему, я своего добьюсь! В поисках средства, которое могло бы произвести чудо, Элинор случайно напала на способ излечения своей глухоты — это была операция, тонкая и сложная, требующая большого искусства, с сомнительным исходом и к тому же опасная для жизни. Элинор могла умереть тут же на месте — но при серьезной операции всегда есть такой риск. Или она могла начисто лишиться рассудка — одно другого не лучше! Не говоря уже о том, что никакой уверенности в успехе не было, Элинор могла остаться глухой и вдобавок навеки искалеченной: ведь в ход пойдут молоток и долото, а чья же голова выдержит это! Вероятнее всего было, что слух восстановится лишь на небольшой срок, а потом она снова оглохнет; врачи на большее и не рассчитывали, они надеялись лишь на время вырвать ее из безнадежного безмолвия, в которое она потом снова погрузится. Вот что ожидало Элинор, если она хотела хотя бы на миг услышать голоса своих детей, но она не испугалась, не дрогнула, потому что при всем том какой-то шанс у нее все же был, и она не желала его упускать. На мой взгляд в этом есть здравый смысл и логика, хотя, прямо скажем, я не силен по части наук и не терплю излишнего мудрствования.

Джок отказался от попытки убедить или, вернее, разубедить Элинор, и Дэн тоже оставил ее в покое, когда понял, что она решилась и теперь будет твердо стоять на своем. Хоть и очень они за нее беспокоились, но сдались, видя, как храбро она смотрит в лицо тому, что ей предстоит.

— Услышать, как они разговаривают и поют, для меня все равно что живой в рай попасть.

Ни Джок, ни Дэн даже вообразить не могли, как много это значило для Элинор.

Не спрашивайте меня, что это была за операция, я не сумею вам этого объяснить, я и сам не знаю; но Элинор выдержала ее без единого стона, впрочем, ее, конечно, усыпили. После операции, полная надежды, она долгие недели пролежала в больнице, не зная, как все обернется — ведь голова и уши у нее были туго забинтованы; но вот настал день, когда ей показалось, что наконец она что-то слышит, что-то вроде скрипа или птичьего попискивания — не более, и откуда-то издалека, но все же слышит! Потом это повторилось, звук не исчез, перешел в невнятный шум, в котором она ничего не могла разобрать; шум приближался, становился все явственнее, нарастал и нарастал, пока наконец весь мир не обрушился на нее грохочущей волной, ошеломляющей и сводящей с ума.