Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

– Он что, не собирается отдавать донесение?

– А ты сам не видишь? – ответил Гомес.

– Me cago en su puta madre! – выругался Андрес. – Estа́ loco.

– Да, – согласился Гомес, – конечно, он сумасшедший. Вы сумасшедший! Слышите? Сумасшедший! – закричал он Марти, который уже снова склонился над картой со своим красно-синим карандашом. – Слышите меня, эй вы, сумасшедший убийца?!

– Уведите их, – сказал Марти караульным. – У них от сознания собственной вины в голове помутилось.

Эта фраза капралу была хорошо знакома. Он слышал ее не раз.

– Вы сумасшедший убийца! – продолжал выкрикивать Гомес.

– Hijo de la gran puta , – снова выругался Андрес. – Loco.

Тупость этого человека разозлила его. Если он сумасшедший, так пусть его уберут отсюда как сумасшедшего. И пусть заберут у него из кармана донесение. Будь он проклят, этот сумасшедший, чтоб ему гореть в аду. Суровая испанская злоба разгоралась в нем, вытесняя обычное спокойствие и добродушие. Еще немного – и она ослепила бы его.

Когда караульные выводили Гомеса и Андреса, Марти, уткнувшись в карту, печально покачал головой. Караульным доставляло огромное удовольствие слушать, как его костерят, но в целом представление их разочаровало. Они повидали здесь представления и поживей. Андре Марти не придал значения ругательствам. В конце концов, его ругает столько людей. По-человечески ему всегда было их искренне жаль. Он неизменно повторял себе это, и это была одна из последних оставшихся у него правдивых мыслей, которые когда-либо он мог назвать своими собственными.

Так он сидел, нацелив взгляд и усы в карту – в карту, которую никогда, в сущности, не умел читать, – и глядя на обведенные тонкими коричневыми линиями концентрические контуры, напоминавшие паутину. По этим контурам он распознавал высоты и долины, но на самом деле никогда не понимал, почему отмечена именно эта высота и эта долина. Однако благодаря существованию института политических комиссаров он, политический руководитель Бригад, имел право во время заседаний Главного штаба вмешиваться в ход обсуждений и, тыкая пальцем в ту или иную точку, обозначенную условным номером, или в обведенное тонким коричневым кружком место, расположенное между зелеными участками леса, прорезанными линиями дорог, бегущими параллельно отнюдь не случайным изгибам какой-нибудь реки, говорил:

– Вот. Здесь – слабое место.

Галль и Копик, политики, исполненные амбиций, с ним соглашались, а потом людям, никогда не видевшим этой карты и лишь перед самой атакой узнававшим номер обозначенной в ней высоты, указывали ее на местности, приказывали захватить, и они поднимались на нее, чтобы найти свою смерть на склоне, а то и вовсе не успевали сделать ни шагу вверх, скошенные уже у подножия пулеметным огнем из ближайшей оливковой рощи. А где-нибудь на другом фронте они могли с легкостью захватить высоту, интерес к которой у командования тут же исчезал, словно его и не было. Но когда Марти тыкал пальцем в карту в штабе Гольца, желваки начинали вздуваться на бледном лице генерала, чью голову покрывали боевые шрамы, и он думал: «Лучше бы мне было убить тебя, Андре Марти, чем видеть, как ты тычешь своим мерзким серым пальцем в мою контурную карту. Будь ты проклят за всех тех людей, которых погубил, влезая в дела, в которых ничего не смыслишь. Будь проклят день, когда твоим именем стали называть тракторные заводы, деревни и кооперативы, потому что это сделало тебя символом, к которому я не могу прикоснуться. Иди подозревай, поучай, вмешивайся, обвиняй и устраивай расправы где-нибудь в другом месте, а мой штаб оставь в покое».

Но вместо того, чтобы произнести это вслух, Гольц лишь отстранялся подальше назад от склонившейся над картой туши, от этого указующего перста, водянистых глаз, серых от седины усов и гнилого дыхания и говорил: «Да, товарищ Марти. Я вас понял. Однако меня это не убедило, и я не согласен. Если хотите, можете действовать через мою голову. Да. Можете вынести этот вопрос на суд Партии, как вы говорите. Но я не согласен».

Вот и теперь Андре Марти работал над картой при резком свете голой, не прикрытой абажуром лампочки, висевшей над его головой в непомерно большом берете, надвинутом на глаза от света, постоянно заглядывал в мимеографическую копию приказа о наступлении и медленно, старательно сверял каждый его пункт с картой, словно молодой офицер-штабист – слушатель военного училища, разбирающий тактическую задачу. Он был глубоко вовлечен в войну и мнил себя полководцем; имея право вмешиваться во все происходящее, считал, что это и означает командовать войсками. Вот так и сидел он над картой, а тем временем донесение Роберта Джордана Гольцу лежало у него в кармане, сам Роберт Джордан лежал на земле в лесу над мостом, а Гомес и Андрес ждали своей участи в караульном помещении.

Едва ли результат миссии Андреса был бы иным, даже если бы Андре Марти не вмешался в дело и им с Гомесом позволили продолжить свой путь. Здесь, на фронте, не было никого, кто обладал достаточной властью, чтобы отменить наступление. Слишком давно была запущена машина, чтобы теперь ее можно было внезапно остановить. Военные операции любого масштаба в очень большой степени зависят от инерции. И когда инерция покоя преодолена и движение началось, остановить его бывает почти так же трудно, как запустить.

Но в тот вечер, когда старик в надвинутом на глаза берете все еще сидел над картой, разложенной на пустом столе, дверь открылась, и вошел Карков, русский журналист, в сопровождении двух других русских в штатском – в кожаных пальто и кепи. Пропустив их в кабинет, капрал неохотно закрыл за ними дверь. Карков оказался первым ответственным лицом, с которым ему удалось связаться.

– Товарищ Марти, – прошепелявил Карков своим вежливо-надменным голосом и улыбнулся, обнажив гнилые зубы.

Марти встал. Каркова он не любил, но Карков, присланный газетой «Правда» и имевший прямой доступ к Сталину, в данный момент был одним из трех наиболее влиятельных людей в Испании.

– Товарищ Карков, – ответил он.

– Готовитесь к наступлению? – со скрытой издевкой спросил Карков, кивая на карту.

– Изучаю план, – ответил Марти.

– Наступлением командуете вы? Или Гольц? – бесстрастно поинтересовался Карков.

– Я, как вам известно, только комиссар, – сказал Марти.

– Ну, зачем же скромничать, – возразил Карков. – Вы – настоящий генерал. У вас есть карта и полевой бинокль. Разве когда-то вы не были адмиралом, товарищ Марти?

– Я был старшиной-артиллеристом, – сказал Марти, солгав. На самом деле к моменту восстания он был старшим писарем, но впоследствии сам себя убедил в том, что был артиллерийским старшиной.