Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

– Ну, как тут у вас?

– Очень хорошо, – ответил Ансельмо. – Скоро будем взрывать.

– Я рад. Если тебе от меня что-то понадобится, только скажи, – с трудом произнес он и снова закрыл глаза, по его телу пробежала судорога боли.

Ансельмо отвел от него взгляд и стал смотреть на мост.

Он ждал, когда из-под него покажется моток проволоки, за ним – светлая макушка Inglés, следом – загорелое лицо, а потом и весь он, подтянувшись, вылезет на мост. Одновременно он следил за дорогой – не появится ли что из-за дальнего поворота. Он теперь совсем не боялся, с самого начала дня не боялся ничего. Все происходит так быстро и так просто, думал он. Мне было неприятно убивать часового, и я очень расстроился, но теперь все прошло. И как это Inglés мог сказать, что стрелять в человека – все равно что стрелять в зверя? Уж сколько я охотился, и всегда испытывал радость, никогда не чувствовал никакой вины. Но когда стреляешь в человека, чувствуешь себя так, как будто ты, пожилой человек, брата родного, тоже пожилого, ударил. А если еще приходится несколько раз стрелять, чтобы добить!.. Нет, не надо об этом думать. Ты и так уже слишком напереживался, бежал по мосту и ревел, как баба.

Все уже случилось, сказал он себе, а искупить вину тебе, как и другим, можно будет потом. Зато ты получил то, о чем просил вчера вечером, возвращаясь домой по горам. И если ты умрешь сегодня утром, то теперь это ничего.

Он посмотрел на Фернандо, все так же лежавшего на откосе – ладони куполом сложены над пахом, губы синие, глаза плотно сомкнуты, дыхание медленное, тяжелое, – и подумал: если придется умирать, пусть смерть будет быстрой. Нет, я же зарекся просить о чем-нибудь еще, если сбудется то, что мне было нужно на сегодня. Вот и не буду. Понятно? Я ни о чем не прошу. Совсем ни о чем. Пошли мне то, о чем я попросил вчера, а все остальное пусть будет как будет.

Прислушавшись к звукам отдаленного боя, происходившего в ущелье, он сказал себе: сегодня и впрямь великий день. И я должен знать и понимать, какой это день.

Но никакого подъема и волнения не было в его душе. Все это уже прошло, осталось только спокойствие. И теперь, скрючившись за дорожным камнем, с намотанным на руку концом проволоки, с проволочной петлей на запястье другой руки, упираясь коленями в гравий на обочине, он не только не чувствовал одиночества, но даже не считал, что он здесь один. Он был единым целым с этой проволокой в руке, с мостом, с зарядами взрывчатки, заложенными Inglés . Он был единым целым с самим Inglés , все еще работавшим под мостом, и единым целым со всей происходящей борьбой и с Республикой.

Но никакого волнения не было. Теперь вокруг царил покой, солнце припекало шею и плечи, а когда он поднимал голову, то видел в вышине безоблачное небо и склон горы, поднимающийся за рекой, и хоть он не был счастлив, но ни одиночества, ни страха не испытывал.

Вверху на склоне за деревом лежала Пилар, наблюдая за дорогой, сбегавшей от перевала. Рядом с ней лежали три заряженные винтовки, одну из них она протянула Простаку, когда он плюхнулся рядом с ней.

– Иди вон туда, – сказала она ему, – за то дерево. А ты, цыган, вон туда. – Она указала на другое дерево, росшее пониже. – Он умер?

– Нет. Еще нет, – ответил Простак.

– Не повезло ему, – сказала Пилар. – Было бы у нас еще два человека, этого могло и не случиться. Надо было ему проползти за ту кучу опилок. Там, где вы его оставили, ему удобно?

Простак тряхнул головой.

– Когда Inglés взорвет мост, обломки сюда не долетят? – спросил из-за дерева цыган.

– Не знаю, – сказала Пилар. – Но Агустин со своей máquina находится ближе к мосту, чем ты. Inglés бы его там не посадил, если бы это было слишком близко.

– А я вот помню, когда мы взрывали поезд, крышу с паровоза сорвало, и она пролетела прямо у меня над головой, а стальные осколки порхали вокруг, как ласточки.

– Какие у тебя поэтические воспоминания, – сказала Пилар. – Как ласточки. Joder ! Мать твою! Скажи лучше – как лохани. Слушай, цыган, ты сегодня держался молодцом. Так уж не трусь и теперь.

– А что я? Я только спросил, долетят ли сюда обломки, чтобы вовремя спрятаться за деревом, – ответил цыган.

– Где сидишь, там и сиди, – сказала Пилар. – Сколько мы сегодня народу положили?

– Мы – пятерых. Двоих убили здесь. Вон там, на дальнем конце, видишь, еще один лежит? На мост смотри. Будку видишь? Смотри! Неужели не видишь? – Он показал рукой. – Ну и внизу было еще восьмеро для Пабло. Я наблюдал за тем постом для Inglés , так что знаю.

Пилар что-то неразборчиво проворчала, потом сказала резко, со злостью:

– Что с этим Inglés происходит? Что он там под этим долбаным мостом возится? Vaya mandanga ! [188] Испанское ругательство. За это время построить можно было, не то что взорвать.

Она подняла голову, посмотрела вниз на Ансельмо, сидевшего за придорожным камнем, и крикнула:

– Эй, viejo ! Что там твой такой-сякой Inglés валандается?

– Потерпи, женщина, – крикнул в ответ ей Ансельмо, продолжая держать проволоку свободно, но крепко. – Он уже заканчивает.

– Да что ж так долго, так его растак и разэдак?

– Es muy concíenzudo ! [189] Он очень добросовестный! ( исп .) – крикнул Ансельмо. – Это работа научная.

– Да класть я хотела на всю эту науку! – рявкнула Пилар. – Пусть эта поганая рожа, мать его, взрывает скорей – и дело с концом! Мария! – гаркнула она своим басом, обращаясь к вершине холма. – Твой Inglés … – и она разразилась потоком грубых ругательств в адрес Джордана и того, чем он занимается там, под мостом.

– Успокойся, женщина, – крикнул снизу Ансельмо. – Знаешь, сколько там работы? И он уже ее заканчивает.

– К чертовой матери его работу! – ярилась Пилар. – Тут каждая минута на счету!

И в этот момент все услышали, что на дороге внизу, там, где Пабло удерживал захваченный пост, началась стрельба. Пилар перестала ругаться и прислушалась.

– Ай-яй, – сказала она. – Ай-яй. Ай-яй. Вот оно!

Роберт Джордан услышал стрельбу как раз тогда, когда, забросив моток проволоки на мост, подтягивался, чтобы и самому вылезти на него. Он уже поставил колено на железный край моста и ухватился руками за перекладину, когда за поворотом дороги застрочил автомат. Но, судя по звуку, это не был автомат Пабло. Он встал на ноги, подвел моток проволоки под перила и, перегнувшись через них, на ходу разматывая проволоку, пошел по мосту спиной вперед.

Каждая пулеметная очередь словно бы ударяла ему под ложечку и эхом отражалась от диафрагмы. По мере того как он приближался к концу моста, стрельба слышалась все громче, и он постоянно оглядывался назад, на дорогу. Но на ней пока не было видно ни машин, ни танков, ни людей, дорога была пуста. Она все еще была пуста и когда он прошел полпути до конца моста. Она все еще была пуста и когда ему, аккуратно раскручивающему проволоку, оставалось пройти четверть пути. Она все еще была пуста и когда он обходил сторожевую будку, отведя проволоку на расстояние вытянутой руки, чтобы она не зацепилась за железные детали. И вот он уже вышел на саму дорогу, а она все еще оставалась пустой, и он, все так же пятясь, пошел быстрее вдоль канавы, вымытой у нижнего края дороги, словно игрок в дальней части поля, готовящийся принять длинную передачу, и при этом продолжал разматывать и натягивать проволоку, пока не оказался почти напротив камня, за которым сидел Ансельмо, а дорога перед мостом была по-прежнему пуста.