Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

Значит, ты думаешь не о том, что станется с тобой, а о том, что может случиться с женщиной, с девушкой и со всеми остальными. Ладно. А что случилось бы с ними, если бы ты не пришел сюда? А что происходило с ними до того, как ты здесь появился? Ты не должен думать об этом. Ты не несешь за них ответственности за пределами операции. Не ты отдавал приказ. Приказ отдал Гольц. А кто такой Гольц? Отличный генерал. Лучший из всех, под чьим командованием тебе довелось служить. Но должен ли человек выполнять невыполнимые приказы, зная, к чему они ведут? Даже если эти приказы исходят от Гольца, который представляет не только армию, но и партию? Да. Он должен их выполнять, потому что только в ходе их выполнения станет ясно, действительно ли они невыполнимы. Как можно утверждать, что они невыполнимы, пока не попытаешься их выполнить? Где бы все мы оказались, если бы каждый, получая приказ, заявлял, что он невыполним? Где бы все мы были, если бы на любой приказ просто отвечали: «Это невыполнимо»?

Он навидался командиров, для которых все приказы были невыполнимы. Например, эта свинья Гомес, там, в Эстремадуре. Он навидался наступлений, в которых фланги не двигались вперед, потому что якобы это было невозможно. Нет, он исполнит то, что ему приказано, и если ему нравятся люди, с которыми придется это делать, что ж, тем хуже для него.

Любое задание, которое они, партизаны, выполняли, навлекало дополнительную опасность и несчастья на людей, которые их укрывали и им помогали. Ради чего? В конце концов ради того, чтобы исключить опасность из своей жизни навсегда и чтобы их страна стала хорошим местом для жизни. И как бы банально это ни звучало, это – правда.

Если Республика проиграет, тем, кто верил в нее, будет невозможно оставаться в Испании. Неужели и впрямь невозможно? Да, он знал это, потому что видел, что происходило в краях, уже занятых фашистами.

Пабло – свинья, но остальные – прекрасные люди, и разве не предательство втравлять их в это дело? Возможно. Но если они его не сделают, через неделю два кавалерийских эскадрона явятся сюда, в горы, и все равно сметут их.

Нет. Никто не выиграет от того, что их оставят в покое. Разве что будет соблюдено право каждого человека делать свой выбор без какого бы то ни было постороннего вмешательства. Ведь он верит в этот принцип, разве нет? Да, верит. А как же тогда быть с плановым обществом и всем прочим? А это уже решать другим. У него после войны найдутся свои дела. Сейчас он сражается в этой войне потому, что она началась в стране, которую он любит, и потому что он верит в Республику, а если она падет, для людей, которые в нее верят, жизнь станет невыносимой. Коммунистической дисциплине он подчиняется только на время войны. Здесь, в Испании, коммунисты установили наилучшую, самую здравую и разумную для ведения войны дисциплину. И он подчинился этой дисциплине на военное время, потому что с точки зрения ведения войны их партия была единственной, чью программу и чью дисциплину он мог уважать.

Каковы же тогда были его политические убеждения? А их у него в настоящий момент не было, признался он себе и подумал: только никому об этом не говори. И даже мысли такой не допускай. А что ты собираешься делать потом? – спросил он себя. Вернусь домой и буду, как раньше, зарабатывать на жизнь преподаванием испанского языка, а еще я собираюсь написать правдивую книгу. Ну конечно. Уверен, что это будет легко.

Хорошо бы поговорить о политике с Пабло. Было бы очень интересно проследить развитие его политических взглядов. Вероятно, это классическое движение слева направо, как у старины Лерру. Пабло вообще очень похож на Лерру. Прието тоже не лучше. И Пабло, и Прието почти одинаково верят в окончательную победу. У них у всех политическая психология конокрадов. Сам он верил в республику как форму правления, но эта Республика должна будет избавиться от шайки конокрадов, которая завела ее в тупик, когда началось восстание. Есть ли другой народ, чьи вожаки были бы ему такими же врагами?

Враги народа. Не следовало бы употреблять это выражение. Таких определений-ловушек нужно избегать. Вот лишь одно из последствий его близости с Марией. Он успел было стать таким же лицемерным и ограниченным в своем политическом мышлении, как какой-нибудь закоснелый баптист, и выражения типа «враг народа» – всякие прочие революционно-патриотические clichés – сами собой лезли в голову безо всякого критического осмысления. Его разум уже пользовался ими бездумно. В них безусловно есть смысл, однако, употребляя их, слишком легко сделать скоропалительные выводы. Но после прошлой ночи и сегодняшнего дня голова его в этом отношении работает все яснее и яснее. Странная вещь фанатизм. Чтобы стать фанатиком, нужно быть абсолютно уверенным в своей правоте, а ничто не способствует сознанию собственной правоты и праведности так, как воздержание. Воздержание – враг ереси.

Интересно, устоит ли этот тезис при более тщательном его рассмотрении? Наверное, именно поэтому коммунисты так непримиримо воюют с богемностью. Когда вы предаетесь пьянству, блуду или адюльтеру, вам становится виднее собственная бездумность по отношению к той мутации апостольского символа веры, который зовется партийной линией. А посему – долой дух богемы, которым грешил Маяковский.

Но Маяковский снова числится святым. Потому что благополучно мертв. Ты тоже будешь благополучно мертв, сказал он себе. А теперь кончай думать о подобных вещах. Думай о Марии.

Мария стала тяжким испытанием для его фанатизма. Его решимости она пока не поколебала, но теперь он гораздо определенней предпочел бы не умирать и с радостью отказался бы от геройской или мученической кончины. Он не хотел больше быть ни спартанцем при Фермопилах, ни Горацием на этом своем мосту, ни тем голландским мальчиком, который пальцем заткнул дырку в плотине. Нет. Он хотел, чтобы у него было время пожить с Марией. Вот так, очень просто. Он хотел жить с ней долго-долго.

Он не верил, что такое понятие, как «долго-долго», для него существует, но если бы существовало, он хотел бы это «долго» провести с Марией. В отеле мы могли бы регистрироваться, например, как доктор и миссис Ливингстон, подумал он.

А почему бы не жениться на ней? Ну конечно. Я женюсь на ней. И тогда мы будем мистер и миссис Роберт Джордан из Сан-Вэлли, Айдахо. Или из Корпус Кристи, Техас, или из Бьютт, Монтана.

Из испанских девушек получаются замечательные жены. У меня такой никогда не было, поэтому я знаю. А когда я вернусь к своей преподавательской работе в университете, она будет профессорской женой, и если студенты-выпускники, изучающие испанский четвертого уровня, зайдут вечерком выкурить трубку и побеседовать в непринужденной обстановке – такие беседы очень полезны – о Кеведо, Лопе де Вега, Гальдосе и других почитаемых покойниках, Мария сможет рассказать им о том, как один из синерубашечников – борцов за истинную веру – сидел у нее на голове, пока остальные выкручивали ей руки, задирали юбку и подолом затыкали рот.