Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

Ты же знаешь, что тебя тогда словно что-то ударило, так зачем лгать? Ты ведь делаешься сам не свой, когда смотришь на нее и когда она смотрит на тебя. Так почему не признать это? Ладно, признаю. А что касается Пилар, которая якобы толкнула ее к тебе, так единственное, что сделала Пилар, это то, что она показала себя умной женщиной. Она была очень заботлива и внимательна к этой девушке, и поняла, что происходит, в ту самую минуту, как та вернулась со сковородой в пещеру.

Она лишь облегчила дело. Подсобила тому, чтобы у нас были прошлая ночь и сегодняшний полдень. Черт возьми, она проявила широту, какой у тебя нет, и она знает цену времени. Да, сказал он себе, нужно признать, что она имеет представление о ценности времени. Она приняла свое поражение, потому что не хотела, чтобы другие потеряли то, что потеряла она, но согласиться, что для нее все потеряно, оказалось выше ее сил. Там, на горе, она понесла потерю, и, боюсь, мы ей эту потерю не облегчили.

Вот что происходит, что уже произошло, ты можешь лишь признать это, и теперь вам не осталось и двух полных ночей. Никакого «до гробовой доски», никакой жизни вместе, ничего, что положено иметь людям, – совсем ничего. Одна ночь, которая уже прошла, час, проведенный вместе сегодня днем, и одна ночь впереди – может быть. Так-то, сэр.

Ни времени, ни счастья, ни обычных радостей, ни детей, ни дома, ни ванной, ни чистой пижамы, ни утренней газеты, ни пробуждения вдвоем, когда знаешь, что она рядом, что ты не один. Ничего такого не будет. Но почему, если это все, чему суждено сбыться из твоих желаний, почему хотя бы эту одну ночь нельзя провести в нормальной постели, с простынями?

Ты просишь невозможного. Черт возьми, ты просишь невозможного. Тогда, если ты действительно любишь эту девушку так, как говоришь, постарайся любить ее очень крепко, вложи в свою любовь всю ту силу, которая у других убывает, растягиваясь на долгую беспрерывную жизнь. Слышишь? В прежние времена люди посвящали этому целую жизнь. А у тебя теперь, когда ты ее нашел, осталось хорошо если две ночи, чтобы узнать, откуда берется счастье. Две ночи. Две ночи, чтобы любить, чтить и дорожить. В богатстве и бедности. В болезни и в смерти. Нет, не так. В болезни и здравии. Пока смерть не разлучит нас. Через две ночи. Более чем вероятно. Гораздо более чем вероятно, а теперь хватит думать об этом. Остановись. Ничего хорошего это тебе не принесет. Не делай ничего, что тебе вредит. Все, довольно.

Так вот, значит, о чем говорил Гольц. Чем дальше, тем больше он убеждался, что Гольц – человек умный. Значит, об этом он его и спрашивал: компенсация за нерегламентированную службу. Интересно, случалось ли такое и с Гольцом, и было ли это вызвано неотложностью, отсутствием времени и особыми обстоятельствами? Может, в подобных обстоятельствах это случается со всеми? Может, сам он считает, что это нечто необычное, только потому, что это произошло с ним? Бывали ли у Гольца короткие нечаянные связи, когда он командовал нерегулярными кавалерийскими частями в Красной Армии, и казались ли ему те девушки такими же, какой кажется мне Мария, только в силу тогдашних обстоятельств?

Вероятно, Гольцу все это тоже было знакомо, и именно это он имел в виду: умей уложить в две отмеренные тебе ночи всю жизнь. Живя такой жизнью, какой мы живем сейчас, нужно вместить все, что другим отпущено на целую жизнь, в тот ее малый остаток, который есть у тебя.

Здравый ход мыслей. Но он не верил, что Мария – лишь плод стечения обстоятельств. Если, конечно, на его обстоятельства не наложилась и ее реакция на свои обстоятельства. Собственно, обстоятельство у нее одно, и в нем нет ничего хорошего, подумал он. Нет ничего хорошего.

Ну что ж, коли так, пусть будет так. Но нет закона, который заставил бы его сказать, что ему это нравится. Я и не подозревал, что способен чувствовать то, что чувствую сейчас, подумал он. Или что со мной может случиться такое. Хотел бы я, чтобы оно длилось всю жизнь. Так и будет, подсказал другой его внутренний голос. Так и будет. Ведь сейчас у тебя это есть, а сейчас и есть вся твоя жизнь – сейчас . Ничего, кроме сейчас, не будет. Нет ни вчера, ни, тем более, никакого завтра. Когда же ты достаточно повзрослеешь, чтобы понять это? Есть только сейчас, и если твое сейчас равняется всего-навсего двум дням, значит, твоя жизнь и все, что в ней есть, будет этому соразмерно. Именно так проживают жизнь за два дня. И если ты перестанешь жаловаться и просить то, чего никогда не будет, ты проживешь эту жизнь хорошо. Хорошая жизнь библейскими мерками не измеряется.

Так что кончай киснуть, бери то, что есть, делай свою работу – и будет у тебя долгая и очень веселая жизнь. Разве в последнее время она не была веселой? На что тебе жаловаться? В этом-то и есть суть подобной работы, сказал он себе, и мысль эта ему очень понравилась; важно не столько то, чему ты учишься, сколько то, с какими людьми тебя сводит судьба. Он порадовался тому, что снова обрел чувство юмора, и вернулся к девушке.

– Я люблю тебя, крольчонок, – сказал он ей. – Так что ты говорила?

– Я говорила, что тебе незачем тревожиться за свою работу, потому что я не буду отвлекать тебя и вмешиваться. А если я могу чем-то помочь – только скажи.

– Ничего не надо, – ответил он. – Это действительно очень просто.

– Пилар научит меня, что делать, чтобы хорошо заботиться о мужчине, и я буду все это делать, – сказала Мария. – А потом, когда научусь, я уже и сама буду понимать, что нужно, а что-то ты мне сможешь подсказать.

– Ничего не надо делать.

– Qué va , ничего! Вот сегодня утром твой спальный мешок надо было вытряхнуть, проветрить и разложить на солнце. А потом, пока роса не упала, убрать.

– Ну, давай дальше, крольчонок.

– Носки твои надо выстирать и высушить. Я позабочусь, чтобы у тебя всегда была пара на смену.

– Что еще?

– Если ты покажешь мне, как это делается, я буду чистить и смазывать твой револьвер.

– Поцелуй меня, – попросил Роберт Джордан.

– Нет, я серьезно. Ты покажешь мне, как обращаться с револьвером? У Пилар есть тряпки и масло. И шомпол в пещере есть, он должен подойти.

– Конечно. Я покажу.

– А тогда, – сказала Мария, – если ты научишь меня еще и стрелять из него, один из нас сможет застрелить другого или другую и себя, если будет ранен, чтобы не попасть в плен.

– Очень интересно, – сказал Роберт Джордан. – И много у тебя подобных идей?

– Не много, – сказала Мария. – Но эта идея хорошая. Вот это дала мне Пилар и научила, как с этим обращаться. – Она расстегнула нагрудный карман рубашки, достала обрезанный кожаный футляр, такой, в каких носят расчески, и, сняв стягивавшую его с обоих концов широкую резинку, достала оттуда одностороннее лезвие для безопасной бритвы. – Вот это всегда при мне, – сказала она. – Пилар сказала, что нужно сделать надрез вот здесь, прямо под ухом, и провести досюда. – Она показала пальцем. – Она говорит, что здесь расположена большая артерия и что, если так провести бритвой, обязательно перережешь ее. А еще она сказала, что это не больно, нужно просто хорошенько нажать на лезвие под ухом и вести им вниз. Она говорит, что это совсем не трудно, а кровь остановить уже невозможно.