Станислав Рудольф - Дальтоник

Медсестры разложили на столике инструменты. Обе молоденькие, а одна из них к тому же удивительно хороша собой. Адамцева предложила им список учеников, но та, дурнушка, похвалилась, что у них есть своя картотека. Тогда учительница, повернувшись к классу, стала втолковывать детишкам, что сейчас их ужалит пчелка. Мальчишки и девчонки смотрели с любопытством и решительно без всякого страха. Прививки были для них обычной процедурой. Сколько за шесть лет своей жизни они их успели повидать!

Адамцева выкликала по алфавиту:

— Аугуста, ну-ка иди сюда, Миланек! Раз — и готово!

— Балкова!

— Беднарова, ты храбрая девочка, получишь картинку!

— Бенда, ну, Златко, теперь твоя очередь!

Бенда-младший замотал головой:

— Не пойду…

— Иди, иди, — звала его сестричка и сладко улыбалась.

— Нет!..

Адамцева подошла к мальчику и ласково взяла за руку.

— Почему, Златко? Всем детям делают прививку. Это совсем не больно, правда, дети? — обратилась она к тем, кто уже сидел, придерживая на руке квадратик марли. Ребята дружно подтвердили, что прививка — это совсем не больно.

— Не пойду. Мне это противопоказано! — заявил мальчуган и повернулся к учительнице спиной. Сестры рассмеялись над тем, как он сказал «мне это противопоказано!».

— Ах, значит, тебе противопоказано? — с иронией повторила та, красивая, и, встав, тоже подошла к третьей парте. — Идем, я дам тебе красивую картинку.

— Можешь ее засунуть себе кой-куда, — отрезал мальчишка.

— Златко! — пыталась угомонить его Адамцева, она уже привыкла к подобным ответам и размышляла, как бы выманить Златко к столу.

— А ты, оказывается, грубиян! — рассердившись, заметила сестра, махнула подружке, и они вместе, общими усилиями попытались вытащить Златко из-за парты.

— Оставьте меня, — вопил он, словно его собирались резать.

— Пустите его! — сказала им в конце концов Адамцева. Они неохотно послушались, охваченные неукротимым желанием отдубасить мальца и потирая искусанные руки.

— Фашисты! — облегчил свою душеньку запыхавшийся Златко и, поглядев им прямо в глаза, прошипел: — Я вас ненавижу!

Учительница ласково положила руку на его плечо.

— Златко, ты ведь умный мальчик, почему ты так поступаешь?

Он, все еще настороженный, сбросил ее руку и заявил:

— Потому что все это — дерьмо!

Адамцева закричала:

— Ну-ну! Владей собой! — Ей было стыдно перед чужими. Крушетице не так велики, чтобы тут же по всему городу не разнеслась молва о том, что себе позволяют ученики их школы.

— Я такого безобразника еще в жизни не встречала! — закричала та, у которой были искусаны руки, и, лизнув красное пятнышко, вдруг с потемневшими глазами накинулась на Златко и стала вырывать его из-за парты. Но Златко, ухватившись за скамейку, уперся в нее догами и руками, и ей так и не удалось сдвинуть его с места.

— Подождите, сестричка! — Адамцеву осенило. — Я позову его отца, уж он-то с ним как-нибудь справится. Займитесь пока другими детьми.

Сестра отпустила мальчугана и возвратилась к столу. Взглянув в картотеку, недовольно крикнула:

— Винцибусова!

Иренка, с двумя косичками за ушами, послушно засеменила к доске, поглядывая на остальных ребятишек. Ну, что вы скажете о моей отваге?!

А Златко в это время что-то читал под партой.

Адамцева сначала заглянула в учительскую, узнать, в каком классе сейчас занимается Бенда-отец, потом, громко постучавшись в кабинет физики, дождалась, когда он вышел, и потребовала, чтобы Бенда немедленно пошел и объяснил своему сыну, как важно для здоровья человека вовремя сделать прививки.

Бенда-отец молча подсел к сыну. Они долго смотрели один другому в глаза, пока наконец старший сказал:

— Что ты со мной делаешь?

Златко не ответил.

— Дай ввести тебе сыворотку!

— Не дам!

— Причина? — Они разговаривали на равных, как два взрослых партнера, а не как отец и сын, которому несколько месяцев назад исполнилось шесть лет.

— Ты же знаешь, что у меня ко всем прививкам аллергия.

Сестры переглянулись.

— Это неправда! — Отец повысил голос. — Крапивница у тебя была в последний раз, когда тебе было три года.

Златко снова твердо взглянул в его глаза и сказал печально, без всякой строптивости:

— Папа, я очень боюсь!

Отец улыбнулся:

— Идем, Златко! — Он протянул сыну руку. — И не бойся! Он вел мальчика к столу в полной тишине. Сестра выдвинула стул. Бенда-отец сел и посадил ребенка на колени. Сестра завернула рукав его рубашонки.

— Я все еще боюсь, папа! — в слезах выкрикивал Златко. Бенда-старший прижал его голову к своему плечу и свободной рукой гладил по светлым волосам. Сестра протерла ребенку руку, та, красивая, посмотрела на стеклянный шприц против света, подождала пока с иглы капнет выдавленная ею серебристая жемчужинка, прицелилась и привычным движением с силой вонзила иглу.

Златко вскрикнул, резко дернулся, и кончик иглы обломился!

— Видишь, — сказала сестра укоризненно, — если бы ты сидел спокойно, тебе не пришлось бы терпеть боль дважды!

Златка громко рыдал. Процедуру пришлось повторить. На сей раз она прошла удачно.

Отцовские объятия распахнулись, и Златко вернулся за свою парту.

— Вот! — Все три женщины и отец улыбались ему. — Столько реву и крику, а ведь совсем не больно?

— Больно! И даже очень! — ответил он, и в глазах его опять блеснули слезы.

— Через две недели придем проверить! — заметила одна из сестер, прощаясь с учительницей. — Какой все-таки странный ребенок! — повернулась она к третьей парте.

Кремация Франтишека Еглика действительно состоялась в пятницу, четырнадцатого октября. Тот факт, что начало процедуры было назначено на одиннадцать часов, приняли с чувством удовлетворения как ученики, так и учителя. Это означало, что будут проведены только два первых урока — да и то какие уж тут занятия, — а в десять все должны собраться перед школой, где будет стоять автобус, чтобы отвезти их в семильский крематорий. Поехали, как и положено, все, кроме Либуши Лиемановой, которая извинилась, сославшись на невыносимую головную боль. Больше всего она боялась, чтобы после печального акта погребения у нее не началась ее хроническая многодневная мигрень.

Директор Ян Ракосник влез в автобус последним, следом за Гавелкой, который тащил большой венок. По лентам сбегала вниз надпись золотом. Коллектив учителей заверял усопшего, что никогда не забудет его. Учителя собрали по десять крон, и венок выглядел вполне пристойно.

Директор Ян Ракосник, убедившись, что все в сборе, уселся на последнее сиденье и сказал водителю, что можно трогаться. Он старался держаться так, чтобы выглядеть спокойным, уравновешенным и сдержанным соответственно предстоящей траурной церемонии.