Станислав Рудольф - Дальтоник

Тяжелый камень свалился с его души. Речь ему произносить уже не надо.

— Ты просто-напросто не можешь! — заявила его проницательная жена. — Разволнуешься, у тебя снова подскочит давление, и придется брать больничный. Сошлись на здоровье, люди тебя поймут, простят. Подумай лучше, кто может сделать это вместо тебя!

Совет был мудрый. Перебирая в уме одного подчиненного за другим, он остановился на Йозефе Каплирже. Каплирж отвечает всем требованиям: давний член партии, кроме того, знал покойного коллегу еще по работе в районе, когда тот был инспектором.

Директор пригласил Каплиржа в свой кабинет и объяснил, что очень правильно, более того — совершенно необходимо, чтобы именно он от имени коллектива учителей и, естественно, также от своего имени произнес надгробную речь.

Каплирж, как ни странно, не отказался, хотя директор этого ожидал. Он лишь спросил, сколько времени отпущено на речь.

— Я полагаю, минуты три-четыре! — ответил директор Ян Ракосник и с трудом подавил в себе радость, вызванную столь легким избавлением от неприятной обязанности. Ракосник не сомневался, что Каплирж и здесь блеснет эрудицией. Настолько-то уж он знал его! Таким образом, директору Яну Ракоснику оставались лишь мелкие организационные проблемы, как-то: отдать напечатать и разослать некрологи — текст сочинил он сам и полагал, что неплохо. Он назначил представителя от учащихся; Божене Кутнаеровой поручил купить черные муаровые ленты, такую ленту директор, как и некоторые другие учителя, просунул в петлицу на лацкане пиджака. Он отправил личное соболезнование вдове, кроме того, после окончания процедуры в его обязанность входило подойти и пожать ей руку. Вот, пожалуй, и все!

В отличие от других директор Ян Ракосник надел еще и черный галстук.

Его жена тоже поехала, она сидела в автобусе рядом с Анечкой Бржизовой, и, хотя сорокалетие, словно назойливая кошка, уже скреблось у ее дверей, она выглядела очень, очень молодо. Позже, когда она стояла перед крематорием рядом со своим мужем — он седеющий, с темной шляпой в руке, она в модном пальто, — смотреть на них было приятно.

Без чего-то одиннадцать их впустили в ритуальный зал.

В центре его на катафалке стоял гроб со множеством венков и цветов, на фоне зеленой хвои преобладал желтый цвет. Первые два ряда занимали родственники усопшего, остальные свободные стулья — друзья, соседи и бывшие ученики, отпросившиеся с работы, чтобы приехать проститься со своим учителем. Сидели главным образом женщины; учителя-мужчины опирались о спинки стульев или о стенку.

Губерт Влах занял выгодную позицию поближе к тяжелым дверям. Отсюда хорошо проглядывался весь зал. Рядом с Губертом стояли несколько незнакомых людей и Геленка Боубеликова. Она не стала садиться, предложив свое место пожилой учительнице. Возле нее — Камил Маржик, слева Гавелка и Анечка Бржизова. Откуда только силы берутся? Решила, что и после пятидесяти может еще выйти замуж, поправ статус старой девы! Сейчас она о чем-то спрашивает Дану. Когда бы Губерт ни взглянул на Дану, он отмечает про себя, что она красива, но что-то мешает ему утверждать это, словно Дане для красоты не хватает тех необходимых миллиграммов, которые многие женщины пытаются подменить тоннами косметики или дорогими тряпками. Впрочем, как правило, безуспешно…

Послышалась тихая музыка, и все взгляды устремились на катафалк. Лишь Губерт чуть опоздал, а когда повернул голову, то обратил внимание на Камила, пристально глядящего на гроб.

Губерт невольно вспомнил сына.

Вчера, когда Губерт вернулся домой от норок — перламутровые начинают линять и жрут, точно взбесились, — он, как обычно, отправился сперва в ванную помыться и переодеться, а потом на кухню, приготовить что-нибудь к ужину. Дагмар в четверг приходит позже — какие-то собрания-заседания. Губерт ввалился в кухню, питая слабую надежду на то, что, закрыв плотно дверь, избежит грохота музыки, и вдруг перед распахнутым холодильником обнаружил рыжеволосую красотку — лет эдак шестнадцати. Она вытащила из холодильника батон салями, от которого он, Губерт, глава семьи, смел отрезать ломтик лишь с разрешения Дагмар, ибо она держала эту колбасу на всякий случай, если кто заглянет, — впрочем, в последнее время к ним никто не заглядывал. В другой руке рыжеволосая держала кухонный нож и собиралась резать колбасу дальше. Бросив неопределенное «брывечер», она положила салями на дощечку и отхватывала ломоть за ломтем, по толщине равные Дагмариным четырем.

— Ты что здесь делаешь? — недоуменно спросил Губерт, уперев руки в бока.

Девушка всунула в рот толстый кусок колбасы и, пережевывая слова вместе с колбасой, ответила с достоинством:

— Я — девчонка Богомола! — Она продолжала отправлять в рот кусок за куском. — Если не знаете, кто такой Богомол, объясняю — это ваш Яромир! Мы его так прозвали — Богомол. Вам не кажется, что он смотрит из-под своих очков совсем как жук-богомол?

— А я и не предполагал, что у него есть прозвище, — ответил Губерт со вздохом. — Значит, Богомол, гм…

— А вы его предок, да? Мне Лилина говорила, она вроде бы вас знает…

— Да, я его отец… — Эта рыжая все больше поражала Губерта Влаха. — А где же… Богомол? — поинтересовался он.

Несколько лет назад, когда Губерт был на экскурсии в госбанке, им показали машину, которая перемалывала бракованные банкноты. Сейчас ему почему-то пришла на ум эта ненасытная машина — видимо, ее напоминала девушка, столь энергично поглощающая колбасу.

Рыжая мотнула головой.

— Он у себя!..

— А тебя отправил сюда?

— Не-а… ему сейчас не до меня. Он занят!

Губерт вошел в комнату сына. Тот лежал на диване, впившись взглядом в ткань, обтягивающую стереоколонку, и не заметил пришедшего отца.

Губерт Влах перевел ручку проигрывателя на нуль и в тишине, еще отдававшей эхом последних звуков рвущей уши мелодии, сказал:

— Эй, Богомол, что это там за девчонка?

Сын, видимо, не осознавая того факта, что отец не знал раньше его прозвища, продолжал спокойно лежать на своем диване, не двигаясь с места:

— А-а, Габина. Она где-то там болтается, а что?

— Ты что же, только сейчас о ней вспомнил? Зачем тогда приглашаешь, если не уделяешь ей никакого внимания?

Яромир указательным пальцем поправил очки. Вид у него был действительно какой-то странный. «Как же это я до сих пор не заметил, — мелькнула у отца мысль, — какое у него наивное выражение лица? Да, парень действительно похож на жука-богомола».

— Я обещал ей врубить новый диск! Мне Саша достал. Что и говорить — кайф! Разве я виноват, что модерняга мне через минуту надоедает! — И вдруг встрепенулся. — А где она?

— В кухне, где же еще?! — с иронией сообщил отец. — Совершает налет на холодильник!