Станислав Рудольф - Дальтоник

Сотрудники органов вежливо отказались и, чтобы убить время, стали разглядывать кабинет. Обычный порядок нарушала лишь куча старых учебников в углу, против стола.

Наконец послышался стук в дверь.

— Войдите! — крикнули почему-то все трое одновременно.

Вошла Божена Кутнаерова.

— Добрый день! — поздоровалась она с миной отличницы и одним движением глаз оценила присутствующих мужчин. Двух незнакомцев она определила как представителей роно или облоно.

Директор Ян Ракосник поднялся, чтобы представить ей присутствующих, но они опередили его.

— Лейтенант Шварц! — сказал тот, что сидел с краю.

— Старший лейтенант Янечек, садитесь, пожалуйста, — произнес второй. Лоб его уже был чист и сверкал белизной.

Божена Кутнаерова протянула им по очереди свою тонкую руку и села на стул, который Ракосник придвинул от своего стола. Все трое обратили внимание, как она, соединив колени, спрятала ноги под стул.

— Товарищи — из СНБ! — сделал попытку исключить всякие недомолвки директор Ракосник, чувствуя свою вину, что не смог заставить своих подчиненных одеваться менее вызывающе. То, что было надето сегодня на Кутнаеровой и должно было бы, по всей вероятности, называться свитерком или кофточкой, находилось на грани между чем-то очень эфемерным или вовсе ничем! Более того, это эфемерное или вовсе ничто было бесстыдно прозрачным и в условиях школы абсолютно недопустимым и даже аморальным. С кривой, виноватой улыбкой директор Ян Ракосник перевел взгляд на присутствующих здесь сотрудников СНБ, чей неукоснительный долг — стоять на страже общественного порядка, но ничего такого, что могло бы свидетельствовать об их осуждении учительницы Кутнаеровой, не обнаружил.

— Я вас слушаю?.. — вскинула Кутнаерова голову и обратила на них свои большие глаза.

Гавелка не завершил своего похода у дверей класса, где Кутнаерова вела урок эстетического воспитания. Он добросовестно обошел всех учителей, включая старого Выдру, и конфиденциально сообщил каждому, что в школе находятся сотрудники органов СНБ и что-то выясняют. Но как он ни прислушивался, притиснув ухо к двери своего кабинета, смежного с директорским, ему так и не удалось по обрывкам фраз определить, что же все-таки привело их в школу. Мелкие проступки учеников обычно ликвидировал на месте крушетицкий уполномоченный Чамбал, с которым Гавелка был знаком с детства. Тут наверняка что-то посерьезнее, предположил он, впрочем, как и все остальные. Но никто не принял этого визита на свой счет. Да и причин к тому ни у кого не было!

Камил Маржик, правда, вспомнил, что на последнем выступлении популярного ВИА «Метафора» в трактире «У подковки» были поломаны несколько стульев, а два совершенно заросших акселерата поразбивали друг другу носы, оросив каплями крови пол в мужском туалете, но трактирщик Пивонька, незамедлительно вмешавшись, накинул на их счет стоимость стульев и, запретив безобразникам появляться здесь впредь, тут же выставил их из зала прямо в ненастную ночь.

Сотрудники СНБ могли бы, кстати, поинтересоваться преподавателем физкультуры Прскавцем, если, конечно, кто-нибудь из сверхсентиментальных родителей не согласился бы с тем фактом, что подзатыльник, отвешенный его подающему надежды отпрыску, более действен, чем уговоры, и не преминет сказаться на поведении вышеуказанного, чего не достигнут ни медовые речи, ни сниженная оценка по дисциплине. Без малого сорок лет служения на ниве чешского просвещения научили Прскавца, что и к подобным явлениям следует подходить дифференцированно и с осторожностью раздавать подзатыльники, шлепки, шелбаны, щелчки, затрещины, делать втык — короче, учитель должен основательно владеть всей этой шкалой воспитательных мер, начиная с отцовской ласки и кончая отцовской же доброй оплеухой. Прскавец обычно позволял себе нечто среднее. И потому, выслушав сообщение заместителя директора, он вернулся в спортзал и преспокойно провел со своими мальчишками матч по регби.

Не смог сохранить столь же завидного, почти олимпийского спокойствия Милош Лекса. Он, правда, попытался отпустить какую-то шуточку, но, вернувшись в класс, ощутил, что ноги у него подкашиваются, горло перехватило, а все тело стало словно чужим. Он с трудом дотащился до своего стола перед доской, и ученики, заметив внезапную перемену в его лице — видимо, он сильно побледнел, — притихли. Милош Лекса тяжело опустился на стул и велел им самостоятельно решать примеры на сложение и вычитание дробей. Он не мог поверить, чтобы Нина поделилась истинной причиной своих ночных, вернее, вечерних прогулок с кем-нибудь из подружек или тем более с матерью. Она девушка разумная: обещала ему, что не станет вести дневник, как это делают в ее возрасте некоторые наивные дурочки! Иногда Нина просто провоцирует его своим молчанием. Но, прикасаясь губами к ее губам, он всякий раз чувствует исходящую от них, сжимающую сердце жажду и страсть этого удивительного возраста. Пройдет несколько лет, и Нина превратится в очаровательную возлюбленную! Сейчас Милош Лекса запрещает себе тронуть ее. Ему достаточно того, что он может держать в объятиях ее упругое тело, уже готовящееся к пробуждению. Всегда, в любой школе, где Милош Лекса работал, у него была своя Нина. Как правило, проучив два-три года, он менял школу и вместе с женой, тремя детьми и старой обшарпанной кухонной мебелью переезжал на другое место. Лекса ненавидел свою жену, хотя они вместе ели и спали. Она постоянно утверждала, что у нее нет времени сходить в парикмахерскую, некогда прибраться в доме, нет денег на губную помаду, что она не может найти ножницы и потому грызет ногти. Иногда, разглядывая старые фотографии, что лежат в коробке, Милош видел ее веселой, похожей на озорного чертенка… Такой он знал ее до свадьбы. Потом у нее под ногами словно бы проломился лед и она рухнула в полынью каждодневных семейных обязанностей. С детства она была не слишком расторопной и потому, став взрослой и выйдя замуж, не умела совладать с делами и с бытом, а когда появились дети, и вовсе захлебнулась в беспорядке и постоянном, хроническом хаосе и вместо возможного островка счастья создала лишь тающий айсберг грязи. Его Нины были совсем иными. Их волосы пахли летним солнцем, они были беззаботны, никогда не раздражались и не повышали голоса. Потом они уезжали учиться или оставались и работали продавщицами. Они улыбались ему, встретясь случайно, пережив к этому времени большую любовь и разочарование. Но ему они были уже не нужны, потому что в тот вечер его ждала в парке новая Нина, ученица старшего класса, ниспосланная ему случаем. И снова — эти маленькие тайны, легкие, незаметные прикосновения и не видимые никому знаки глазами.