Станислав Рудольф - Дальтоник

— Ты, видимо, полагаешь, товарищ Каплирж, что я сохраню неоскверненной именно твою репутацию, если завтра встану на площади у Марианской колонны и начну кричать: «Виновен во всем только я»? — язвительно и, несомненно, не слишком дипломатично заявил он.

— Но, товарищи, — вмешался наконец в дискуссию инспектор роно Гладил и положил перед собой очки и карандаш, — мы собрались здесь не за тем, чтобы сваливать вину с одного на другого. Нам необходимо выработать твердый план, как реагировать на происшедшее перед общественностью и перед учащимися, если появится…

— Извини, товарищ инспектор, — перебил его Каплирж, — но я не какой-нибудь очковтиратель!..

Пришла очередь смутиться районному инспектору. Он нажал кнопочку своей ручки и сделал короткую пометку в блокноте. Все смотрели, как он каллиграфическим почерком дословно записывает последнее заявление Йозефа Каплиржа. Выразительно поставив точку, инспектор роно Гладил бросил на мятежного педагога уничтожающий взгляд и строго заметил, что школа не базар, а он и остальные педагоги не базарные бабы, чтобы позволить себе подобную перебранку. Каплирж ответил на его замечание загадочной усмешкой и, в свою очередь, тоже что-то записал в блокнот. Инспектор роно Гладил изрекал еще какие-то ничего не значащие слова, которые бесконечно нанизывались одно на другое так долго, что присутствующие забыли начало и это мешало им осмыслить предполагаемое окончание. Когда же конец действительно пришел, то он был ни то, ни се, как говорится, ни рыба ни мясо, инспектор просто предложил директору закрыть собрание и выразил благодарность всем присутствующим за внимание.

Расходились непривычно тихо. Некоторые обходили Каплиржа стороной, чтобы он, чего доброго, о чем-нибудь опять не заговорил. Но Каплирж, молчаливый и серьезный, поднявшись со своего места, задвинул стул под стол, сказал всем и никому «до свидания» и прошествовал через распахнутую дверь, подобный гладиатору, покидающему арену после выигранной битвы.

Губерт Влах не стал закрывать за собой дверь, полагая, что задержится в кабинете ненадолго, только сложит в портфель необходимое: учебники, тетрадь с планом и пенал, где держит остатки цветного мела, оденется и побежит на автобус. Он не слыхал, как вошла Божена Кутнаерова, и повернулся, лишь когда она спросила:

— У тебя нет сигаретки?

Губерт Влах уже тянул руку к вешалке, но теперь изменил ее направление и, расстегнув пиджак, достал пачку с оставшимися сигаретами. Божена подошла к нему ближе, подтолкнув дверь ногой, чтобы притворить, взяла сигарету в рот, ожидая, что Губерт даст ей огонька. Короткое голубоватое пламя заколебалось на зажигалке лишь после второй попытки.

— Ты что, домой не собираешься? — заметил Губерт, обратив внимание на то, что Божена Кутнаерова еще не одета и, видимо, не спешит.

Божена Кутнаерова, не обратив внимания на вопрос, прислонилась к единственному шкафу в этой тесной комнате, где, кроме шкафа, стояли вешалка и видавший виды письменный стол, и, согнув руку с сигаретой в локте, спросила:

— Ну что ты на все это скажешь?

Губерт Влах понял, что речь идет о сцене, свидетелями которой они только что были.

— Не знаю… — ответствовал он, опускаясь на стул. Настольная лампа освещала его лицо лишь с одного бока. Кутнаерова, едва угадываемая, стояла в полутьме возле шкафа.

— Считаешь, что Пепик все это выдал всерьез?

— А почему бы нет? Подобные ораторские упражнения теперь входят в моду. Ты что́, не смотришь телевизор?

Божена затянулась, и багровый огонек на мгновение озарил ее лицо.

— Все это было такое… — она подыскивала подходящее выражение… — ну, какое-то судорожное…

— Этот Каплирж, по-моему, порядочная… — заметил Губерт.

— Лобовая атака на шефа!

— У него нет причин. Он всеми уважаем и любим… Перед рождеством, насколько я помню, получил даже какую-то премию! — размышлял вслух Губерт.

— Не хотела бы я быть теперь в шкуре Ракосника! — ответила Кутнаерова и добавила, что, наверное, не так просто управлять столь о себе возомнившим коллективчиком, как тот, что собрался в этой старой развалюхе. Потом стала вспоминать, как они с Яном Ракосником вместе работали в одной школе и она не припомнит случая, чтобы кто-то против него ополчился. Божена уже не курила — сигарета у нее погасла. — То, что сегодня молол Пепик, мне кажется какой-то аномалией, что ли… — сказала она и, заметив, что красная точка на конце ее сигареты исчезла, подошла к столу, чтобы Губерт дай ей прикурить. Ее глаза теперь были совсем близко к губам Губерта… Тот щелкнул зажигалкой и сказал:

— Я тоже не люблю психов!

Божена Кутнаерова, оставаясь в той же позе и глядя Губерту прямо в глаза, спросила с легкой иронией и упреком:

— А себя ты считаешь вполне нормальным?

Губерту казалось, что Боженины губы все приближаются, неяркий свет лампы уже освещал ее всю. Почему он зажег именно эту лампу? Сегодня на улице как-то необычно сумрачно, окна кабинета выходят во двор, ему бы надо включить большой свет, эта ненужная интимность, создаваемая настольной лампой, абсолютно ни к чему! Он уже мог вдохнуть аромат ее духов, губной помады, не похожие ни на что, оригинальные, как и сама их обладательница… Если сейчас кто-нибудь сюда ворвется, то завтра одной сенсацией станет больше! А еще лучше, если войдет уборщица — вот когда успех обеспечен!

Губерт мог поцеловать Божену Кутнаерову — та поступил бы на его месте каждый. Ведь Кутнаерова, несомненно, красивая женщина, но он себе этого не позволил, он отвернулся и сделал вид, что тянется за пачкой сигарет. Божена Кутнаерова медленно выпрямилась.

Губерт закурил.

— Ты мне не ответил!.. — произнесла Кутнаерова совершенно спокойно.

— Что ты имеешь в виду?

Она опять прислонилась к шкафу. Губерт приподнял абажур, чтобы осветить возможно большую часть комнаты, зажечь сейчас большую лампу казалось ему неловким. Отраженный свет выхватил наконец из темноты Божену, и Губерт, словно оробевший перед женщиной школьник, обрадовался, что их разделяют добрых два метра.

— Губерт, — сказала она наконец, — могу я тебя кой о чем спросить?

Его удивило, что Кутнаерова просит разрешения, именно она, за которой подобных деликатных привычек не числилось. Божена была из тех, кто может выпалить самый неприятный вопрос без всякого предупреждения.

— Изволь, изволь, — ответил Губерт.

В темноте вспыхнул светлячок, Божена выпустила колечки дыма.

— Ты ведь никогда не изменял своей жене, правда?

Губерт Влах, конечно, удивился, но не настолько, чтобы не отреагировать.

— У меня для этого никогда не было причин… — Ему не хотелось разыгрывать перед Кутнаеровой роль записного донжуана.