Станислав Рудольф - Дальтоник

И вдруг понял — он уже не коммунист, он только состоит в партии, он просто носит в кармане партийный билет! — как сказал пьяненький Баштил! И Губерту нечего было возразить ему, нечем защищаться. Губерт не пресек и того, второго типа, посмевшего бесстыдно заявить, будто все партийцы — бестии! Его реакцию, его сугубо личное отношение к грубому администрированию, к необоснованному понижению в должности и переводу в другую, провинциальную школу такие, как «Оппи» и еще многие, стали объяснять его, Губерта, отрицательным отношением к системе, к обществу! И он, Губерт, даже не попытался их переубедить. Ему следовало бы помочь Бржизовой, чтобы и она, председатель их партийной ячейки, более принципиально и не столь снисходительно судила о школьных проблемах. Почему он не пошел к директору Ракоснику и не заявил, что не согласен с тем, как тот единолично распределяет новогодние премии? Разве он не член партийной организации, задача которой — забота о человеке? И, в частности, о тех людях, которых будут награждать перед лицом коллектива? Почему он, Губерт Влах, допустил, чтобы директор выдвинул Пудилову, хотя знал, что многие члены партии имеют к ней претензии? Действительно ли директор Ракосник так убежден в ее заслугах и принципиальности? Губерт давно понял, что директор Ян Ракосник мгновенно, как мушкетер, хватается за оружие и бьет без промаха, не различая важности проблемы, хотя и понимает, что результаты такой поспешности могут быть чреваты последствиями… Директор Ракосник не создает ореола вокруг своей личности, нет, он лишь боится потерять авторитет и потому демонстрирует, будто для него принять решение — раз плюнуть! А потом неуклюже лавирует, обдирая себе локти и набивая синяки и шишки.

Губерту ясно как божий день, что Каплирж вовсе не борется за ликвидацию пробелов в работе школы. Каплирж ведет бой не против недостатков, а против их предполагаемых виновников. Он преследует определенную цель — ему подавай некое новое понимание партийной работы. Гавелка правильно почувствовал опасность в его выступлении. И старый Выдра тоже. Что он сказал на прощанье? Principiis obsta. Sero medicina paratur. Cum mala per longas convaluere moras! Так ведь это же строфа из Овидия! Помнит ли Губерт сейчас перевод? Ну-ка: «В самом начале болезнь пресеки — напрасны лекарства, если успеет она вызреть в упущенный срок». Интересно, прошло столько лет, а он еще не забыл! Да, Губерт обязан был встать и высказать свое мнение, а не иронизировать! Ведь выступление Каплиржа таило в себе не только дерзость, но и зло. Каплирж с ненавистью крушил и тех, кто никогда не нанес ему никакой обиды, тех, кто хорошо работает в партии и привержен ей: разве виноват Гавелка в том, что у него дефективный сын? Что потерял взрослую дочь, оставшуюся где-то там, за границей? Ведь Гавелка не знает даже, жива ли она. И Бенда не сумел защитить свою несчастную, отчаявшуюся жену! Пошла в церковь! Разве Бенда стал из-за этого плохим коммунистом? Большинство присутствующих на собрании наверняка не согласны с мнением Каплиржа. Пожалуй, одна только Дана Марешова. Трудно понять, почему она вдруг встала на его сторону? Они вроде бы никогда не были друзьями… У Каплиржа в блокноте записаны грехи и промашки всех учителей. Возможно, там живет и ее, Даны, грех!

Но зачем, зачем ему все это?

Почему Каплиржа не мучает, что он перешел уже границу допустимого, когда видимость критики якобы в интересах всего коллектива становится просто орудием необъяснимой личной мести? А если Каплирж на следующем собрании заявит, что партийная организация в школе вообще не нужна? Не пытается ли он просто протащить свою точку зрения, служащую совсем иным, неизвестным целям, к которым он стремится? Не вознамерился ли он воспользоваться их успокоенностью и утерей бдительности? Не повлияет ли он и на остальных? «В самом начале болезнь пресеки — напрасны лекарства, если успеет она вызреть…» Но ведь и сам Губерт Влах перестал различать, где правда, а где ложь. Где белое, где черное. Нет у него радости от алого цвета и от зеленого цвета жизни, он не видит ни одной из этих красок, освещавших прежде его дни. Он дальтоник!

Губерту казалось, что он начинает прозревать. Нет! Он не смеет больше допускать, чтобы зло в нем и вокруг него торжествовало. Нельзя терять ни минуты! Губерт Влах обязан вступить с ним в борьбу, ибо только в борьбе против зла он вернет все то, что потерял. А это не так уж мало.

Еще не поздно!

Губерт попытался сдвинуться с места и повернуться на бок. Получилось. Он осторожно поднял левую ногу — удалось и это. Боль отступила.

Теперь Дагмар была, пожалуй, даже рада, что дома наступила необычная тишина. По крайней мере не приходилось по вечерам что-то объяснять, если Губерт почему-либо не шел к своим норкам, а валялся на диване и вместе с Яромиром смотрел вечернюю сказку для детей. Пятница, конечно, не самый подходящий день для свидания. Но Иржи вчера пришлось ехать куда-то под Брно, он вернулся поздно ночью и если б не позвонил сегодня около восьми утра, то на этой неделе они вообще бы не встретились. В прошлый раз у него тоже оказались какие-то дела. А Дагмар необходимо хотя бы слышать его голос. Не так уж много! Когда Иржи сказал, что приедет за ней, Дагмар от радости чуть не задохнулась! Договорилась с Марженкой, что уйдет на час раньше, та лишь молча кивнула в ответ: Марженка домой не торопится. До двух время тянулось мучительно медленно. Дагмар старалась владеть собой, не раздражаться, не покрикивать на старичков из Дома престарелых, которые ссорились в коридоре из-за очереди; раза три варила кофе, чего раньше с ней не бывало. Ей, некурящей, хотелось поклянчить у Марженки сигарету. Но это уж слишком! Дагмар казалось, что душа ее, обледеневшая за долгую зиму, дрожит и оттаивает на весеннем солнышке его слов. И тут она вдруг услыхала знакомые гудки машины. Дагмар бросилась к окну, не обращая внимания на удивленные взгляды Марженки, внизу стоял ее Иржи, тот единственный, кто старается понять ее! Дагмар знала, что может потерять его каждую минуту. Знала, что ни одна женщина не может соперничать с молодостью. Перед свежестью шелковистой кожи и обольстительной доверчивостью не устоит ни один мужчина! Дагмар страстно желала, чтобы та рука, что поднимется навстречу машине, в которой за рулем сидит ее Иржи, появилась в его жизни как можно позже. Да и жена может догадаться о причинах неожиданных командировок. Ворвется сюда и при всех набьет Дагмар физиономию. И обзовет последними словами, потребовав, чтобы Дагмар оставила в покое ее мужа! Дагмар была к этому готова.

«Все претензии — к супругу, пани!» — скажет она, свалив всю тяжесть адюльтера на Иржи, потому что уж он-то под тяжестью не согнется. Выдержит!