Станислав Рудольф - Дальтоник

Дагмар отнесла ведро с кровавой кашей в сад и стала половником накладывать эту мерзость на верхние крышки клеток. Зверьки, учуяв мясо, метались в своей проволочной тюрьме, словно бешеные. По одному половнику! Чтоб хватило всем. Норки, потеряв страх, накинулись на пищу и, мгновенно сожрав свою порцию, стали кидаться к соседям.

Иржи от своей жены не уйдет. Мужчины не в силах принести на алтарь любви столь великую жертву! На такое способна лишь женщина! Иржи стал бы с холодным рассудком прикидывать, сколь велика необходимость лишиться квартиры, где у него есть свое место за столом, свои дети, которых он, конечно, любит и гордится их успехами в школе. Бросить все это, вот так сразу?! Тысячи незначительных мелочей, в своей совокупности создающих тихий остров обычного супружества! А разве можно какую-то семью, чью-либо супружескую жизнь назвать необычной? Почему? Меньше ссор, меньше конфликтов, больше внимания и такта, проявляемого партнерами друг к другу? Возможно!

Нет, Иржи этого не сделает, потому что и он обычный, нормальный человек.

Иржи, так же как и любой другой мужчина, должен быть к такому поступку принужден.

И если его собственная жена не взялась за кнут, Дагмар это не под силу.

Дагмар благодарна ему за многое. У Иржи было для нее время, он смотрел на нее понимающим взглядом. Он выслушивал ее до последнего словечка. Если она звонила, он вешал трубку не раньше, чем Дагмар говорила: «Ну, пока!»

Сегодня впервые он взглянул на часы. Что-то хотел ей сказать. Что-то важное, но она помешала.

Собирался покончить с их отношениями? Но почему?

Они стали для него обременительными? «Приезжай! — просила она. — Позвони!»

С какой рабской покорностью Дагмар давала ему понять, как благодарна за каждую секунду, уделенную ей.

Дагмар паразитировала на его первоначальном, извечном стремлении мужчины завоевать женщину. Она получала от их отношений намного больше, чем Иржи, хотя вполне вероятно, что он сам так не считал.

Значит, Иржи все понял? Видимо, да. Мужчины рассуждают хладнокровно, они способны провести четкую границу между своими чувствами и своим долгом. И только когда в борьбу с долгом вступает вторая молодость, лишь перед ней они отступают. Иржи до этого еще далеко. Дагмар вернулась домой, оставив спецовку внизу, и пошла в ванную мыться.

— Что это с тобой стряслось, мама? — спросил сын за ужином. Она увидала, что рядом с его тарелкой лежит открытая книжка и он читает во время еды. В другой раз она бы расшумелась, сегодня не было сил сделать замечание.

— Ничего… — сказала она с отсутствующим видом, изо всех сил притворяясь, будто у нее хорошее настроение. Более того, продемонстрировала перед детьми, что значит съесть все до последней крошки, оставив тарелку чистой. Дети наблюдали за ней с недоверием.

Итак, теперь четвертое место за столом будет пустовать. Через неполных два года сын окончит техникум, уедет, и они с Романкой останутся совсем одни. Сейчас, сегодня дети наверняка не понимают, до чего она довела их отца, но настанет час, когда они упрекнут ее в этом. Яромир непременно! Детям будет не хватать Губерта. «Я всегда была одинока!» — крикнет она им в самообороне. «Ты эгоистка, мама!» — осудит ее сын. И она, мать, не сможет, не посмеет сказать, что женщина тоже имеет право думать о себе, а не только о тех, кому гладит рубашки, готовит по воскресеньям обед и сует под мышку градусник, когда к их постели подкрадывается болезнь. Какой ценой она сможет оплатить свой эгоизм?

Дагмар тихо вымыла посуду и ушла в спальню, оставив детей у телевизора. И, вдруг поняв, что постель возле нее так и останется неразобранной, стала думать о своем муже. Какой он, Губерт?

Душит газом норок. Невнимателен к родным детям. Он, который всегда так дорожил званием члена партии, не в состоянии теперь опровергнуть иные заблуждения сына. Раздражен тем, что его увлечение норками превратилось в каторгу. Но Губерт — человек, несомненно, трудолюбивый, упорный. От своих обязанностей не отступится ни на шаг. Не самодоволен, скромен. Дагмар могла бы назвать еще тысячу его прекрасных качеств.

Губерт просто невнимателен, безразличен к своей жене.

Он подобен норкам, ведь те могут преспокойно отгрызть собственный язык. Они жестоки и бесчувственны. Губерт тоже растерял свои чувства среди звериных клеток и даже не заметил этого.

Но жить без него?

Такая жизнь подобна езде в тоннеле, пока на другом конце не блеснет надеждой даже крохотная подковка света…

Дагмар со всем своим женским эгоизмом желала, чтобы Губерт вернулся!

Губерт проснулся от аромата свежесваренного кофе. Открыв глаза, он тут же вспомнил, где провел ночь. Он поднялся, поясницу все еще ломило, но боль не была столь нестерпимой, как вчера. Без больших усилий Губерт поднялся и в пижаме покойного Эвжена вошел в кухоньку. Паяла накрыла стол для двоих. На ней был халат, запомнившийся ему со вчерашнего вечера.

— Кофе будешь? — сказала Павла вместо приветствия и улыбнулась.

Он кивнул и стал кружить по маленькой кухне в поисках туалета. Павла показала ему, где найти выход из затруднительного положения. Когда Губерт вернулся из ванной, умытый и одетый, Павла позвала его к столу.

Губерт молча мазал масло на хлеб. Он никогда еще не завтракал вот так, с чужой женщиной (ибо настоящие мужчины уходят перед рассветом).

Губерт был рад, что Павла молчит.

Но наконец она все-таки спросила:

— Что ты будешь делать? — тот же вопрос, что она задала ему вчера. Тогда он ответил уклончиво. На сей раз, стряхнув крошки, застрявшие в бороде, твердо сказал:

— Вернусь! — и выжидательно посмотрел на Павлу. Она спокойно запивала свой бутерброд забеленным кофе и молчала, хотя Губерту так хотелось слышать ее мнение.

— По-твоему, я смешон, не так ли?! — попытался он расшевелить ее.

Павла продолжала есть и, держа в одной руке хлеб с джемом, в другой — веселенькую пеструю кружку, замотала головой.

— Нет, Берт, что ты! Вовсе нет! Я это знала еще вчера.

Больше они к этой теме не возвращались.

Губерт надел в передней пиджак и пальто.

— Итак, опять только друзья!.. — с горечью усмехнулся он, стоя в дверях. Павла протянула ему руку на прощанье.

— Что же тут плохого? — Она уже успела одеться, В обтягивающих фигуру брючках и свитере Павла выглядела совсем молодой. — Даже лучше. Для нас обоих! — уточнила она.

— Мне хотелось бы тебя поцеловать… на прощанье! — сказал Губерт, не выпуская ее руки.

Павла мягко отстранилась.

— Нет, Берт. Не люблю сантиментов и позы. — Она произнесла это так, что обидеться он не мог.

— Тогда до свидания!

Вместо ответа Павла ободряюще подмигнула, она стояла в распахнутых дверях, провожая его взглядом, и смотрела, как он сбегает вниз по лестнице. Лифт почему-то опять не работал.