Александр Ноубл - Мальчик с флейтой

Сам он обосновался в Бракплатце вместе с Мейбл, своей мнимой супругой. Бракплатц — это было то, что надо, как раз посередине линии снабжения, которая шла с юга и ловко обрывалась в Спрингсе, всего в каких-нибудь восьмидесяти минутах езды от Йоханнесбурга.

Бракплатц имел и другие преимущества. Лояльность и naïvete [7] Наивность, простодушие, легковерие ( франц. ). , как выражалась Мейбл, местного общества служили идеальной маскировкой для заурядности, которую он намеревался изображать. Да и полиция в сельской местности, где преступность сводится, в сущности, к нулю, совсем не то, что городская. Здесь полицейский скорее фигура для порядка, связанная с обывателями приятельскими отношениями, чем та досаждающая, изматывающая нервы «защитная перегородка», что воздвигнута между оседлым обществом и неизвестными черными, скучившимися в темных окрестностях больших городов. Мадзополус принимал в расчет и колючую воинственность молодых полицейских, скованных собственной ограниченностью и всякого рода уму непостижимыми законами: молодой человек с таким отношением к жизни может выкинуть самый неожиданный номер — с такими лучше не связывайся.

Разве маменька не предостерегала его всю жизнь, что глупость часто сестра скупости? Маменька была умной женщиной, она могла свободно переводить сирийские максимы собственного сочинения на шесть языков с ловкостью и блеском, соперничавшими разве что с ее успехами в антикварной торговле.

Теперь маменьки уже нет в живых. Она была единственным человеком, которого Мадзополус вообще когда-нибудь хоть на драхму, пиастр или пенни любил на всем белом свете. И хотя сама она по собственной воле никогда не отказалась бы от изящной жизни высшего общества на милом ее сердцу Среднем Востоке, она не была бы шокирована тем положением, которое он создал себе здесь, в Бракплатце. Она всегда находила прелесть в острых ощущениях. Одним из ее наиболее удачных ходов было предприятие с белыми рабами, вернее, рабынями. Идея заключалась в тайном вывозе из Италии женщин легких нравов, переодетых монахинями.

И еще в одном отношении Мадзополусу повезло. Благодаря системе взаимопомощи среди эллинской общины греческая лавка прочно вошла в быт Южной Африки. Эти лавки висели буквально гроздьями на лозе экономики этого золотопромышленного района.

Приезд Мадзополуса в Бракплатц как раз совпал с банкротством прежнего владельца, и Мадзополуса, по сути дела еще чужака в местной Элладе, согласившегося принять лавку через неделю после того, как она была оставлена, да еще пообещавшего сделать из нее доходное предприятие, приняли с общего одобрения и, что называется, с распростертыми объятиями.

Живописец, специализировавшийся на вывесках, вывел на всех четырех витринах зеркального стекла богатые малиновые фризы, поверху и снизу. Слово: «Koffiekamer» — «Кафе-кондитерская» — засияло выпуклыми золотыми буквами, и Мадзополус и вправду в две недели превратил брошенную лавку в доходное предприятие.

…Мадзополус не поборол искушения дочитать газету и, обслуживая ранних покупателей, между делом прочел ее всю до конца, но его мысли были заняты теперь одним — что предпримет полиция. Пронюхать что-нибудь о нем они не могли — неоткуда. Он самым тщательным образом заметал следы. Разве что… Единственно, с кем он до сих пор имел непосредственный контакт, так это с бездушным гангстером Молифом, по прозвищу «Динамит».

У него заурчало в животе. Хотелось есть. Он крикнул в дверь за прилавком, которая вела в жилые комнаты:

— Ме-бел! — О Иисусе, нечего сказать, имечко у жены честного грека! — Мейбл! — Этой толстой шлюхе давно пора поторопиться с завтраком. — Пошевеливайся. Я хочу есть.

Из кухни пахнуло жирным запахом стряпни, видно, Мейбл открыла дверь, и вслед за этим послышалась тяжелая коровья поступь. От былой грации бывшей танцовщицы не осталось и следа. После двухмесячного турне с Мадзополусом и его ненасытного сексуального экспериментирования она очень изменилась, стала много есть. Четыре года чревоугодия превратили ее в тушу. Мадзополус утешался только тем, что такая фигура служит прекрасным камуфляжем для его предприятия в целом. Она так гармонировала с коробками шоколадных конфет и мороженым с содовой, с картофелем, сочными бифштексами, фруктами и витринами с золочеными рельефными буквами. Настоящая лавочница. Он решил, что, когда настанет время убираться отсюда, он оставит ее за прилавком пухнуть от лени и обжорства. А в норковую шубку он укутает лучше Анну-Марию.

Мейбл пропустила его в дверь и тяжело опустилась на его место за прилавком. Она ела некрасиво, жадно и в жару исходила потом. А в Бракплатце три дня из четырех стояла жара.

Аристид, шаркая ночными туфлями, пошел есть на кухню. Предстояло подумать насчет этой проклятой статейки.

Очередную партию «дагги» ему везут из самого Наталя. Он отрядил туда двоих на «понтиаке». Триста миль до Спрингса они должны были покрыть прошлой ночью. Динамит за старшего. Едут они под видом коммивояжеров. Из ста двадцати обернутых в целлофан коробок с шоколадом, которые они везут, двадцать пять с двойным дном. Туда вложена специально обработанная марихуана. Груз оформлен в реестре и накладными, все как положено. Даже если случится, что полиция остановит автомобиль, коробки в фабричной упаковке ни у кого не вызовут подозрений.

Мадзополус все время, пока ел, успокаивал себя. Если б Динамит — этот черный верзила с куском каменного угля вместо сердца — попал в беду, газеты наверняка уделили бы этому событию пару-другую строчек в хронике из Йоханнесбурга.

Нет причин для беспокойства. Решительно никаких причин. Он должен ждать.

Черный «понтиак» свернул с узкого песчаного проселка и остановился у плантации камедных деревьев под Хартбислаагдте точно в десять часов утра. Баас Мадзополус требовал раз и навсегда ясно запомнить одно: «Если ты попал в беду, если за тобой погоня, держи курс куда угодно, только не на Спрингс, не на Бракплатц и не на ту ферму в предгорьях Наталя. Гони в любую сторону, но только не туда. Гони кружными путями, забирайся глубже, глубже, в самую глубь страны, и только когда убедишься — как следует убедишься, — что все в порядке, срабатывай сюда и звони мне по телефону».

За три года Динамиту не приходилось видеть за собой погони и тревожить бааса телефонными звонками.

Такое случилось впервые. Пришлось спешно убраться из Спрингса, и вот уже восемь часов они кружат по дорогам. Динамит делал, как ему было велено. Он приказал Клейнбою, шоферу, держаться к востоку. Четыре часа колесили по бездорожью и глухим проселкам. Затем свернули прямо в вельд и стали у обочины, дожидаясь, пока рассветет. И снова закружили по проселкам. Теперь до Бракплатца оставалось двадцать миль.