Эжен Ионеско - Между жизнью и сновидением [Собрание сочинений: Пьесы. Роман. Эссе]

— Ваша прислуга уже здесь, — сообщила она, — я дала ей ключи, она наверху, в вашей квартире.

— Да, я попросил ее идти прямо наверх.

Подняться наверх с чемоданом не составляло труда. Чемодан был не тяжелый.

— Муж вам поможет…

— Ни в коем случае, ни в коем случае.

— Вы в самом деле не хотите, чтобы я помог вам донести чемодан? — переспросил консьерж.

Моя квартира была на четвертом этаже по левую руку от лестницы. Я позвонил. Жанна, прислуга, отворила мне. После темной прихожей, направо, была гостиная. Там было очень светло, тучи вообще растаяли, и над крышами домов в улочке, притворявшейся уголком провинции, сияло синее небо. У крылечка беседовали две старухи. Дальше, справа, перед домом, о чем-то толковали двое мужчин, по виду пенсионеры. В другом окне, выходившем на проспект Шатильон, были толпа, шум, автобус. Я вновь отметил разницу между тишиной провинциальной улочки и шумом на проспекте.

— Я тут совсем захлопоталась, знаете ли, — сказала Жанна.

— Да, — ответил я, — паркет хорошо натерт. Надо смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться. Но я люблю, когда хорошо натерто. А буфет какой чистый и как сверкает! Благодарю вас, Жанна.

Она помогла мне снять пальто и повесила на вешалку в коридоре.

— Надо будет ее перевесить, мсье. Вешалка у вас висит слишком близко от кухни. Пальто пропахнет стряпней. Я купила у мясника телятину, эскалоп. Приготовить сразу?

— Нет, — сказал я, — нет. Это будет на завтра. Положите мясо в холодильник. Вы ведь придете завтра? Постелить постель, прибрать хорошенько. Я, знаете, люблю чистые простыни и не переношу грязной посуды.

— Да, конечно, — отозвалась она, — в тех номерах, где вы жили, было небось не очень-то чисто.

— Вот потому я и хочу все изменить. Не возитесь с чемоданом, разберем его завтра.

Мне не терпелось поскорее познакомиться с ресторанчиком на углу.

Я спустился с четвертого этажа, скользя рукой по перилам и разглядывая потертый ковер под ногами. Трудно было понять, какого он был когда-то цвета. Консьержка была на своем месте на первом этаже, я улыбнулся ей, она ответила загадочной усмешкой и, кажется, скрипнула зубами, что ли. Я еще не вошел к ней в милость — на то, чтобы человека признали своим, требуется время. Я отворил застекленную дверь, пересек вестибюль, входная дверь была открыта, я вышел, свернул налево по тихой улочке, потом еще раз налево и через несколько шагов окунулся в шум. На остановке люди ждали автобуса, почти все они, наверное, ездили домой пообедать и теперь возвращаются автобусом на работу. На несколько мгновений их скрыл от меня огромный грузовик. Потом они опять показались, подошел автобус, они рванулись к нему. Рядом со мной, в нескольких сотнях метров, была какая-то контора, какие-то канцелярии. Я поздравил себя с тем, что мне не надо садиться в автобус, не надо торопиться с обедом, чтобы не опоздать на работу. У меня больше нет работы. Я отворил дверь маленького ресторана. Почти все столики были заняты рабочими, мелкими служащими, которые подкреплялись спокойнее, чем их коллеги, потому что им не надо было ехать на работу и с работы в автобусе, так что они выигрывали время. Какой-то человек встал и вышел из-за стола, это был столик на одного, максимум на двоих, в углу у окна. Там я и сел. Устроился спиной к залу, не очень-то люблю смотреть, как люди жуют. Мне больше нравится лицом к окну. Официантка унесла тарелку и прибор того господина, который только что ушел. Унесла, потом сразу вернулась и заменила бумажную скатерть, заляпанную красным вином, поставила чистую тарелку, положила чистые вилку, нож, ложку. Я заказал обед: филе сельди с яблоками под растительным маслом, говядина по-бургундски, камамбер, полбутылки божоле.

— Хотя нет, принесите лучше целую. Если не допью, прибережете мне остаток на завтра: я собираюсь здесь обедать каждый день.

На улице царило непрерывное движение. Желтые, черные, красные машины, изредка такси, угрюмые пешеходы, девушки-служащие в коротеньких платьях, очень ярких, причем веселенькие расцветки спорили с выражением лиц, скорее печальным или озабоченным, потому что девушкам, разумеется, надо было возвращаться на работу; а может, у них были и другие заботы. Небо хмурилось. Но дождя не было.

Пожалуй, в первый раз я по-настоящему смотрел ежедневный спектакль, разыгрывавшийся на этой улице. Мне было очень интересно. Даже увлекательно. Столько народу в этом мире, столько разных лиц и столько, по-видимому, одинаковых мыслей. Или почти одинаковых. Друг, подружка, где провести отпуск, а отпуск уже на носу, беременность, а ребенок сейчас не ко времени, уже родившиеся дети, которых приходится отдавать в ясли, потому что обоим родителям надо работать. Старые люди, которые все еще ходят на работу. Старик-пенсионер, с маленькой пенсией, с мыслями о том, что смерть не за горами, вот она, уже тянет к нему руки. Как любопытно. И так оно ведется веками. А школьники, а учительницы, а учителя. В других местах, на других улицах, в других кварталах — богатые люди. Но я ведь тоже богатый, напомнил я себе с радостью. Богатый человек в бедных кварталах. Я мог бы, наверно, поселиться в другом месте, например, в шестнадцатом округе, в одном из домов с нарядными лестницами и любезными консьержками. Меня одолевала какая-то меланхолия, печаль, да и усталость, да и отвращение, с одной стороны, а с другой — удивление при виде людей, которые куда-то мчатся на машинах или пешком, и все торопятся, копошатся. Вот так мы и копошимся, до чего странно! Принесли филе сельди с яблоками под растительным маслом, и это вывело меня из задумчивости. Принесли божоле, я налил его в бокал. Едва пригубил — и тут же в туче показался просвет, и белую скатерть на моем столе, и тарелку, и сельдь, и бутылку залило солнце. Я залпом выпил вино, и солнце словно вошло в меня самого. Когда остаешься в стороне и просто смотришь, от этого можно получать радость. Я еще молод, у меня впереди еще много солнечных дней. Я обернулся и посмотрел на людей за столиками. При другом освещении они стали другими. Я снова уткнул нос в тарелку. Обедать я пошел просто потому, что так полагается, по привычке, без аппетита, но теперь, из-за солнца, как-то сразу проголодался. С наслаждением съел говядину по-бургундски, сыр, выпил все вино, что было в бутылке, заказал кофе, и зря, потому что кофе не люблю. Поэтому после кофе заказал шоколадное пирожное со взбитыми сливками. Еще немного посидел, разглядывая людей на улице, словно никогда раньше их не видел. Мне было хорошо. Мне было очень хорошо. Жаль, что надо уходить, но делать нечего: я был в этом ресторане последним. Я нехотя встал, кивнул на ходу хозяевам и очутился на улице. Меня развеселила мысль, что я могу продолжать смотреть и у себя дома, из окна, сидя или растянувшись на кушетке, которая стоит рядом с окном. Я завернул за угол, мне вновь предстали окруженные садиками особняки, вновь почудилось, что я за один миг перенесся далеко-далеко, и я вошел в дом. Консьержка приоткрыла занавеску, увидела меня и опустила занавеску. Я поднялся по лестнице, на третьем этаже заметил даму с собачкой, выходившую из квартиры, и собачка тут же меня облаяла.