Эжен Ионеско - Между жизнью и сновидением [Собрание сочинений: Пьесы. Роман. Эссе]

— Другие дни были. Другие дни будут. Вы как в тумане.

— А вы из тумана.

Официантка взглянула на меня:

— Да что с вами? Вы бы сходили к врачу.

— Вы уверены, что вы существуете?

Официантка вытаращила глаза:

— Я в этом уверена. Вы что, хотите меня напугать? Вы тоже существуете. Уверяю вас.

— За всем этим, может быть, ничего нет, — сказал я, указывая на окна, стены, улицу.

— А что, по-вашему, должно за этим быть? Просто оно есть, и всё тут.

— И всё, вы думаете? Но тогда этого недостаточно. Это ведь очень мало. На чем же, по-вашему, все держится?

Она была несколько озадачена. Я ей нравился, но она меня с самого начала считала немного сумасшедшим.

— Вы вечно не в своей тарелке. Вы мне на это можете возразить, что откуда мне знать, в своей вы тарелке или не в своей и что это вообще за тарелка.

Она ушла и очень быстро вернулась с коньяком.

— Вот, это вас взбодрит. Приведет в чувство.

Я залпом выпил рюмку коньяка. Он меня немного согрел. Я сказал ей:

— Как по-вашему, это долго еще протянется?

— Что «это»?

— Все это!

— Ни с того ни с сего никуда оно не денется, уверяю вас. Все это очень даже надолго. Оно будет, когда нас уже не станет.

— А когда оно исчезнет, что наступит вместо него? Что-нибудь другое? Разве вы не видите, что все расползается в разные стороны? Нет, не видите.

— Мое место прочное. И работа тяжелая. Чем больше я работаю, тем больше дел наваливается. Было бы меньше, мне бы, может, стало полегче.

— А куда потом все девается?

— Вы такие вопросы задаете, что я не знаю, как ответить. Никогда об этом не думала. И не буду думать. Похоже, вы боитесь людей. А я гляжу на вас и тоже боюсь… За вас боюсь. У вас сдали нервы. Это не страшно. С этим можно справиться. Вот вам еще рюмка коньяку. Сходите к врачу.

— Не кажется ли вам, что врачи сами больны? Мы знаем, что все это временно, что мы все умрем, а они вам говорят, что вы сумасшедший, если вы думаете о смерти, если у вас тревога. Да их самих надо посадить под замок. Я-то думаю нормально. Это они ненормальные.

— Пойду приготовлю вам хороший бифштекс с картошкой, это вас поддержит.

— И пожалуйста, как следует прожаренный.

Я смотрел, как в ресторан входят другие посетители, усаживаются с мнимой непринужденностью.

— Вы не видите, — сказал я, — они же все заперты в прозрачных гробах.

На меня посмотрели. Подошла официантка, вполголоса сказала:

— Молчите. Вас посадят под замок.

В самом деле, в зале поднялся легкий шум и все взгляды обратились на меня.

— Я и так уже под замком. Так же как все. Заперт и вместе с тем чересчур нараспашку. Стекло невидимо.

Я вышел, чувствуя, что все смотрят мне в спину. И зашагал в сторону большой площади, она довольно далеко, и я еще не успел разведать тех мест. До площади около двух километров. Интересно, давно она там или это новая застройка? Площадь кишела народом. Опять какая-то потасовка. Посреди — два жандарма, смятых в лепешку двумя толпами, идущими стенка на стенку. Брань, удары. Удары дубинками по головам. Проломленные, лопающиеся черепа, мозги брызжут наружу из черепов и невидимых стеклянных коробок. Шло взаимное истребление. Уж не знаю, как эти люди ухитрялись все время оказываться втроем на одного. Площадь была усеяна телами. По четырем улицам, упиравшимся в площадь, подкатывали машины, набитые полицейскими. Те тоже поверх касок были окружены невидимыми стеклянными гробами. Я бросился в толпу с криком:

— Вы и так уже в гробах. Погодите, не бейте! Куда вы торопитесь? Зачем такая спешка? Скоро никого не останется.

Никто меня не слышал и не хотел слышать. На площади и на тротуарах, прямо на земле, образовалась непонятная каша. Головы взрывались и разлетались на куски, легковушки и грузовики тоже. Я кричал:

— Разве вам не хочется умереть спокойно, без шума, вы ведь не обязаны превращать друг друга в клочья с такой жестокостью. Выбор-то за вами!

Я вмешался в толпу, в самую середину дерущихся. Меня не задевал ни один удар. Меня словно не видели. Я для них был всего-навсего призраком. Они сами были призраками, но призраками жестокими, возбужденными. Я попытался остановить чью-то занесенную руку, изготовившуюся к пинку ногу; в драку вмешались полицейские с дубинками, касками, щитами. Непонятно было, на чьей они стороне. Возможно, вообще против всех.

Мне удалось подняться на пьедестал статуи, стоявшей посреди площади. Оттуда я крикнул:

— Послушайте меня, послушайте, я ваш арбитр. Все можно уладить, вы в силах все уладить. По-другому. Давайте поговорим. Все можно решить по-доброму.

Ко мне не присоединился ни один из дерущихся. Они по-прежнему валились наземь вокруг меня. Тогда я опять закричал:

— Все можно решить по-доброму. Выберите делегатов. Дайте вашим делегациям указания. Я вижу, я понимаю, вы больше всего не хотите друг друга слушать. Почему вы так спешите? Зачем эта спешка?

Я кричал в пустоту. В смесь наполненности с пустотой. Я кричал в пустоту. Или в чрезмерную наполненность. «Я такой же человек, как вы. Говорю на том же языке».

Я говорил не на том же языке. Мне удалось обхватить статую руками, и, примостившись рядом с ней, я продолжал кричать. Они бы могли меня увидеть. Они бы могли меня услышать. Голос у меня довольно громкий, а руки и ноги довольно длинные. Они меня принимали за пугало. Вернее, вообще ни за что. Наверняка они меня вообще не видели. И только один полицейский спросил:

— Что ты там делаешь?

И вновь бросился дубасить по черепам.

Я медленно спустился в гущу толпы и стал хватать за рукав то одного, то другого.

— Вы с ума сошли, — говорил я им, — а если вы в своем уме, скажите мне, чего вы хотите. Я все улажу.

Он и сразу вырывались. И только один из них сказал:

— Сами вы сумасшедший, не понимаете, что мы боремся за наши права!

— За нашу свободу! — добавил другой.

Я спрашивал, о каких правах идет речь. Спрашивал, какой именно свободы они добиваются. Никто не отвечал. Все торопливо дубасили направо и налево.

Кругом было полно стекла и крови. Дрались все беспощаднее. По четырем прилежащим улицам прибывали все новые люди. Кое-кто — прямо из мансард, по водосточным трубам Я ломал руки, один в толпе.

— Это же так просто. Все так просто уладить.

Кто-то крикнул:

— Если бы все было так просто, не было бы так сложно.

Те, кто падал с проломленной головой, были, казалось, наверху блаженства. Те, кто проламывал головы, — счастливы и упоены победой. Сплошь и рядом им самим проламывали головы чуть позже.

В конце концов ко мне подошел коренастый человек и произнес:

— Вы словно не понимаете, что здесь идет гражданская война.

И вновь бросился в драку.

Вот оно что, гражданская война. Он еще услышал, как я ему крикнул: