Эжен Ионеско - Между жизнью и сновидением [Собрание сочинений: Пьесы. Роман. Эссе]

— Мы им докажем.

— Необходимы перемены, — сказал один из рабочих, залпом допив свой анисовый ликер. Хозяин объявил, что угощает, и все согласились.

— Больше так жить нельзя, — воскликнул воин.

Я тоже думал, что так больше жить нельзя.

— С такими парнями, как вы… — сказал служащий.

— Надо идти до конца, — сказал анархист. — Ах, мне бы ваши годы!

— Страна бездельников… — продолжал воин.

— Они нам уже осточертели, — сказала женщина.

— Еще как, — хором подхватили все. — Они не заслуживают ничего, кроме презрения.

— Презрения мало, — заметил кто-то.

— Их надо уничтожить, — сказал воин, — так будет лучше для всех.

— Верно.

— Мы будем справедливы, — добавил воин. — Справедливость — штука суровая, они это скоро заметят.

— Все, кто погряз в разврате и несправедливости…

— Они этого не понимают.

— Все они понимают.

Боец обернулся к нашим столикам. Мне показалось, что он метит именно в меня. Он открыл рот. Я не знал, куда деваться. Потом раздались слова:

— От всего этого у меня страшный голод. Живот подвело.

Старик с седой бородкой предложил ему пообедать здесь, в ресторане, вместе с ним и остальными пятью. Боец обвел их взглядом и отказался.

— Я бы с удовольствием, — сказал он, — но жена ждет к обеду. Не хочу, чтобы она волновалась. И потом, надо немного отдохнуть. В три часа мне возвращаться на баррикаду.

Он поднял руку в знак приветствия, воскликнул:

— Долой полицию!

— Долой полицию! — отозвались остальные, и боец направился к выходу, провожаемый взглядами всей пятерки.

Из окна я увидел его на улице. Он шагал с непримиримым видом. Пятерка рассеялась — двое направились к столику, остальные ушли.

Мне было не по себе. Надо что-то сделать, сказал я себе без особой убежденности.

— Коньяк, пожалуйста, — попросил я.

Ну, дом-то они не подожгут. Я жил по-прежнему. Нанял немую домработницу. У нее уходило два часа в день на то, чтобы застелить постель, подмести, помыть бокал, из которого я пил, проветрить квартиру, а потом затворить окна. Кроме того, она чистила от пыли шторы.

Нет, они не подожгут дом. Бой шел еще довольно далеко. Прохожие на улице не проявляли тревоги. Дама с собачкой выходила на прогулку в одно и то же время.

Пенсионер с женой, что жили в домике с садиком напротив, ежедневно ходили гулять, поддерживая друг друга. Высокий седой русский, прихрамывая, возвращался домой с тростью в одной руке, с хлебом в другой. Еще один господин возвращался, нагруженный покупками: его жену уже разбил паралич, она больше не могла ходить на рынок. Это мне рассказала консьержка, — она ко мне подобрела. Привыкла, что я здесь: люди ко всему привыкают. Однако издали доносился треск стрельбы — еле-еле, если напрячь слух. А потом я выкидывал это из головы. Но по вечерам, пожалуй, стрельба звучала громче. Я вставал поздно. Норовил выйти из дому, как только придет домработница. Время обеда. Подчас я думал о первой официантке — как ее звали? Ивонна или Мари? Ее преемница была со мной дружелюбна. Не более того. Иногда меня терзали воспоминания о той, первой. Но все меньше и меньше. И все же во мне осталась дыра. Еще одна дыра. Может, следовало взять на себя инициативу и сказать новой официантке, как бы мне хотелось, чтобы она заняла место Ивонны — или Мари?

По проспекту, на котором стоял ресторан, раза два-три проходили люди с карабинами. Они ничем не выделялись из толпы. Вероятно, шагали на площадь, где шел бой. Их можно было принять за гуляющих — просто не совсем таких, как другие. На моей улочке, по-прежнему спокойной, провинциальной, они не появлялись. И все же шум как будто слышался ближе. Соседи выходили из домов в прежнее время; седой русский и дама с собачкой слегка наклоняли головы, вслушивались. Я видел их из окна. Они словно слегка тревожились или удивлялись — или мне это только мерещилось? Как бы то ни было, из моего окна на четвертом этаже я видел по ту сторону домиков, тянувшихся вдоль дороги, красные вспышки, полыхавшие, несомненно, со стороны большой площади.

В ресторане за обедом и ужином посетители по-прежнему сидели уткнувшись носами в тарелки. Бойца я больше не видел. Наверно, он был слишком занят. А может, убит, или ранен, или в тюрьме, а может, отказался от борьбы, или уехал, а может, сказал себе, что все это ни к чему, в общем-то, не приведет, не поможет объяснить смысл нашей жизни? Я и сам так думал. Ничто не может прояснить тайну. Люди дергаются, действуют сами, призывают к действиям других потому, что это для них — бегство, забвение, а я и то и другое нахожу в спиртном.

Как-то раз, около полудня, собираясь в ресторан, я увидел в окно, как бежит окровавленный человек, а за ним гонятся трое полицейских. Все они скрылись за углом. На сей раз окна соседей в моем доме и напротив распахнулись. Высунулись головы. Я спустился по лестнице. В конце вестибюля, у входной двери, консьержка спорила с соседской консьержкой, седой морщинистой теткой — я ее еще не видел, но мне о ней говорили. Обычно она никогда не выходила из привратницкой. Она услышала, как полицейские во время погони кричали: «Держи его!» Чета пенсионеров, муж паралитички, высокий седой русский со своим хлебом обступили обеих консьержек. Они никогда не видели подобного на нашей довольно-таки людной улице.

— Вор, — предположил пенсионер.

— Может быть, революционер, — сказал седой русский.

— Ну, вам везде революционеры мерещатся! Здесь не то, что у вас дома, это Франция.

— У вас тоже были революции, — возразил седой русский.

— Да, революция восемьдесят девятого года, — согласился пенсионер, — но это было очень давно. Наши люди все поняли, больше у нас такого не повторится.

Господин, нагруженный покупками, полагал, что происходит нечто весьма угрожающее.

— А что вы думаете об этих кровавых вспышках, об этой трескотне, которая до нас долетает?

В самом деле, шум стал громче, его слышали все.

— Нам это даже мешает спать, — сказала жена пенсионера.

Господин с покупками подхватил.

— Это стрельба, — сказал он, — я знаю, я сам охотник.

Я вмешался в разговор:

— А что такое эти кровавые вспышки?

Обе консьержки вспышек не видели.

— Просто вы на первом этаже, — объяснил я, — у вас окно выходит во двор!

— Все это очень и очень подозрительно, — сказала вторая консьержка.

— Успокойтесь, ничего не будет, — заметила дама с собачкой. — Так мой муж сказал.

Кучка людей рассеялась. Я пошел обедать. Свернув за угол, я увидел прямо на тротуаре перед рестораном четырех людей с карабинами, которые быстро шагали по двое в ряд, озираясь по сторонам; шли они направо, в сторону большой площади. Казалось, они полны решимости защищаться. Против кого? — гадал я. Здесь же были двое полицейских. Они не двинулись с места. Казалось, они не видят тех четверых. Да им бы их и не остановить. Эти полицейские были приставлены следить за уличным движением. Я открыл дверь в ресторан, вошел. Прошел к своему столику в углу у окна. Оглянулся по сторонам. Они переговаривались.